Джузеппе Бонавири

ЗВОНАРЬ

Все звали его «звонарь Тури», но в молодости он крестьянствовал с отцом и братьями на каменистом своем поле (недаром эту землю окрестили «черные камни»), где родилась пшеница желтая и низкорослая. Потом он сломал ногу, охромел, и священник из церкви Святой Марии предложил ему: «Иди-ка ты, Тури, ко мне звонарем. Платить буду пшеницей и оливковым маслом».

Шли годы. Микеле, его единственный сын, рано женился и вместе с женой отправился на заработки в Америку. Звонарю говорили, что в Америку надо долго плыть по морям и океанам; а на пароходе день и ночь поют песни и едят хлеб, макая его в вино. Старик остался с внучкой, черноволосой худышкой по имени Кармела. Девочка подрастала и становилась все бледнее; мать и отца она совсем позабыла. Любимым ее занятием было гонять кур по переулку: куры хлопали крыльями, кудахтали и поднимали такую пыль, что соседки выглядывали из окошка. Бабушка Кармелы Антония души в ней не чаяла: кормила ее супом из отборных бобов, сдабривая его оливковым маслом.

— Кушай, Кармела, кушай, — приговаривала она, держа девочку на коленях. — Вот вырастешь большая — поедешь в Америку к папе с мамой.

А Кармела:

— Пускай мама сама ко мне приедет и привезет красивую куколку.

Бабушка улыбалась:

— Что ты, Кармела. Ведь она далеко, на краю света.

— А я хочу куклу!

Антония молчала и думала о том, что в этом месяце священник не заплатил мужу за работу и пришлось ей занимать пшеницу у толстой седоволосой кумы Чиччи.

По весне, когда крестьяне стали возвращаться с поля с оха

пк

ами душистой травы, когда солнце стало подниматься все выше и светить ярче, Кармела слегла: у нее была высокая температура и боли в спине.

Девочка жаловалась, плакала, а иногда бредила:

— Бабушка, Пеппи и Марио кидаются камнями! Камнями прямо в спину!

Соседки то и дело навещали Антонию, давали советы:

— Кума, позвала бы ты Панаццу, она всякие травы да заговоры знает, у нее есть такое снадобье, что даже мертвого может воскресить.

Однажды утром Кармела сказала:

— Дедушка, у меня ножки не двигаются. Зачем ты мне их связал? Развяжи, я буду себя хорошо вести.

И звонарь решил позвать врача.

Доктор пришел поздно, когда в домах уже зажглись огни. Он осмотрел девочку в кроватке, сооруженной из двух стульев с постланным на них матрасом, и сказал вполголоса:

— Тури, это детский паралич, ничего нельзя поделать.

Весть об этом быстро разнеслась по переулку: крестьяне стояли на пороге своих домов и от двери полз шепоток:

— У Кармелы, внучки звонаря, ноги парализовало, она больше не сможет ходить…

Дверь в доме Тури была закрыта, лишь полоска света пробивалась сквозь щель. В переулке, упиравшемся в тупик, воцарилось молчание, и внезапно его нарушила старая Анджиледда:

— Это все козни дьявола! Наш переулок — проклятое место. Помните, как умирала моя сестра Пеппа? Потом мать, отец с оливы сорвался и хребет сломал… Говорю вам, это все нечистая сила, Господи, прости меня, грешную.

Легкий ветерок горестно всхлипывал, раскачивая фонарь, и на землю ложилось множество теней-кругов.

— Нечистая сила все больше по ночам бродит, — говорили женщины в окнах. — Слышите, на крыше какой-то шорох? Надо поскорей двери запереть.

— Да, от греха подальше, — соглашались и мужчины.

С того дня звонарь Тури будто сразу постарел на сто лет. Он теперь едва волочил хромую ногу, поднимаясь на колокольню Святой Марии. Священник дон Гаспаре умер, прислали нового, молодой — грудь колесом, румянец во всю щеку. Женщины его боялись, потому что он с амвона то и дело кричал, воздевая руки:

— Смертный грех! Всем вам гореть в геенне огненной!

Старик сидел в углу, за амвоном, и смотрел на желтое сияние, струившееся сквозь витражи и причудливо освещавшее картины и большие черные распятья, прибитые гвоздями к стенам. Он думал о том, что Кармела не встает с постели, что ноги у нее сохнут, а под кожей просвечивают тоненькие жилки, а еще думал о кукле, которую хотел бы ей подарить.

Дон Федерико Мусумечи, секретарь муниципалитета, узнав об этом, раздобрился и заплатил за куклу. Дед, не помня себя от радости, пришел домой и объявил с порога:

— Смотри-ка, внученька, что я тебе принес!

Глазки у Кармелы засияли.

— Ой, куколка!

— Красивая, правда?

— Да, очень!

Девочка стала рассматривать куклу и обнаружила, что одна рука у нее сломана.

— Дедушка, а что это у нее с рукой?

— Ничего, мы ей новую приделаем.

— Зато у нее ножки ходят.

Старик ничего не ответил, а Кармела повторила, счастливая:

— У нее ножки ходят! — И принялась играть с куклой — водила ее по одеялу, время от времени укладывала рядом с собой на соломенную подушку и, хлопая в ладоши, приговаривала: — Она ходит, дедушка Тури!

Однажды молодой священник Алоизи позвал звонаря в ризницу, где было так прохладно и стояло много черной мебели; скрестив руки на груди, он сказал:

— Дон Тури, мне неприятно говорить вам об этом, но вы с каждым днем все стареете и пригибаетесь к земле, а церкви нужен дюжий звонарь. Еще год вы будете получать пшеницу и масло, а потом о вас позаботится правительство. Вам полагается пенсия по старости.

Звонарь Тури не нашелся что ответить и замер, понурив главу под большим распятием.

В ту пору в Минео у всех дела шли плохо: крестьяне ждали дождя, земля иссохла, словно кора оливы. Шел март, а дождь все не выпадал, и на душе у людей было неспокойно. Часто они тянулись группками к церкви Святой Марии или собирались на площадке перед Замком, из полуразрушенных стен которого пробивались ростки крапивы и шандра. Стояли там часами и с надеждой смотрели, не появятся ли из-за гор Кальтаджироне набухшие дождем тучи. И вот в один из холодных, ветреных дней над развалинами Замка нависло огромное черное облако. Вся деревня высыпала поглядеть на него; крестьяне переговаривались, смотрели, показывая пальцами на небо:

— Туча! Дождевая туча!

Но дождь так и не пошел, а в воскресенье, стоя на пороге церкви, звонарь Тури увидел целую толпу крестьян, проходящую мимо. «Должно, к мэру», — сказал он себе.

Старику тоже захотелось бежать, кричать, звонить в колокола, но он не двинулся с места, вспомнив об отце Алоизи, который уже подыскивал нового звонаря. Теперь ему лучше не связываться с бунтовщиками.

Придя вечером домой, он и словом не обмолвился с Антонией, а Кармела лежала такая бледная, исхудавшая — одни глаза остались. Наутро старики подошли к ее кроватке и остолбенели: лицо у девочки было восковое, с почерневшими губами. С тех пор старик больше ни с кем не разговаривал и на колокольне сидел неподвижно, сжимая в руках веревки и забывая звонить.

Отец Алоизи выходил из себя и кричал:

— Убирайтесь отсюда! Убирайтесь сию же минуту!

Как-то в июне Тури поднимался на колокольню по жестким каменным ступеням и думал, что никогда ему не одолеть эти бесконечные витки лестницы. Все кругом было залито светом, колокола ослепительно сверкали на солнце. Старый звонарь оперся о парапет, над которым вились ласточки, окинул взглядом серые домишки, рассыпанные по склону. Внизу простиралась огромная долина с пятнами апельсиновых рощ и голыми, выжженными полянами. Зачем я здесь, смутно подумал старик и даже не заметил, что солнце, словно кровавый покачивающийся диск, уже садится за хребты Кальтаджироне.

В ушах у него стояло мелодичное монотонное жужжание, напоминавшее чей-то голос. Может быть, голос Кармелы, повторяющий: «Дедушка, у куклы ножки ходят!»

Внезапно он ощутил внутри бездонную пустоту и замертво упал на парапет, рука безжизненно свесилась над пропастью.

Мальчишки с паперти заметили его.

— Глядите-ка, звонарь-то спит!