По окончании трапезы, я записал несколько мотивов у текинских музыкантов, и всей гурьбой мы вышли на площадку. Оттуда старшина повел нас в другую свою кибитку (женскую), где в парадных костюмах, все обвешанные серебряными украшениями и монетами, встретили нас обе его супруги. Каждая держала на руках ребенка. Одна из этих дам была уже старуха, а другая совсем молодая. Но обе были непозволительно некрасивы. Стояли они рядышком, посредине кибитки, и живо напомнили мне автоматические фигуры берлинского Паноптикума. Обе бессмысленно улыбались своими птичьими глазами, тихо качая на руках маленьких текинцев.

   В одной из следующих кибиток мы увидели молодую и (я глазам своим не верил!), довольно миловидную текинку, трудившуюся над ковром. Работа эта очень нелегка и требует большого терпения. Недаром за девушку, умеющую работать ковры, платят самый большой выкуп.

   При нашем обходе аула, нас сопровождали не только "сливки общества", но и вся огромная толпа, для которой мы, несомненно, представляли такой же интерес, как и она для нас.

   При взгляде на эту толпу, я подумал: наверное, между ними не все ели плов, и (как пишут в поваренных книгах) "вольный дух" поднялся во мне. Я выразил желание осмотреть жилище кого-нибудь из самых бедных текинцев.

   Толпа зашумела, загалдела и, смеясь, указала на одного из своих сограждан. И все мы отправились к нему.

   Войдя в его кибитку, я был приятно поражен.

   Не было, конечно, тех богатых ковров и шелковых подушек, что я видел у старшины, да и домашняя утварь была много проще. Но кибитка была такая же просторная и сделана из того же материала. Около очага сидела его жена с четырьмя мальчиками, и все они ели плов.

   А старшина, через переводчика, сказал мне: "Алмех-Адлах побогаче меня -- у него четыре сына, а у меня только два".

   Я мысленно перенесся на секунду туда, где иные люди коротают свою жизнь, в особняках на Английских набережных, а другие, в то же время, терпят холод и голод в мусорных ямах городских окраин.

   И в душе я искренне пожелал, пожелаю и теперь текинцам быть подальше от нашей хваленой цивилизации и условий быта передовых народов. Если б я был философом, я бы сказал: "Лучше есть плов пальцами, чем совсем его не иметь".

   Мы еще осматривали загон для верблюдов и осликов и поглядели, как текинка пекла чурек (текинский хлеб из белой муки). Конусообразная печь устроена прямо в земле, широким концом вниз. Она, конечно, из глины. На дне ее был разведен огонь, благодаря которому стенки печки накаляются очень быстро. Текинка взяла кусок теста и ловким движением, я бы сказал, пришлепнула его к стенке, к которой оно и пристало. Скоро тесто начало румяниться. А когда оно готово, то его отлепляют от стенок...

   Но сумерки наступили и, предвидя долгий обратный путь, мы простились со всеми нашими любезными хозяевами.

   И тут я потихоньку спросил полковника, не дать ли мне что-нибудь "беднейшему" Алмех-Адлаху. На это он заметил мне: "Как ни добр и сердечен текинец, но на подобное оскорбление он ответит вам ударом ятагана".

   Храни и избави тебя от лукавого, славный текинский народ!

   Сопровождаемые всей толпой и при приветственных ее криках, мы сели в экипажи и в 10 часов вечера были уже "дома", в Асхабаде.

IV.

Ковры, песни и сказки у текинцев.

   Один благонамеренный россиянин как-то сказал:

   "Важнее всего на свете каланча!"

   А туркмен скажет:

   "Важнее всего на свете ковер!"

   А я, как беспристрастный иностранец, думаю (или, вернее сказать, дерзаю думать), что без каланчи Россия не погибла бы, тогда как туркмен без ковра прямо не жилец на этом свете. И в самом деле!

   Туркмен, как и всякий туземец Туркестана, родится, вырастает, учится, ест, спит и умирает -- на ковре. Наши европейские стулья, диваны и кровати не знакомы туркмену. Все это у них заменяется коврами, на которые иногда кладут подушки.

   И понятно, что с давних времен в Туркестане с особенной любовью относятся к ковровому производству, причем стараются делать ковры не только прочными и долговечными, но также изящными и красивыми.

   Самые красивые, прочные и ценные ковры в Туркестане выделывают текинцы или, вернее сказать, текинки, ибо ковровое производство находится всецело в руках женщин. Текинская девушка должна обязательно выучиться и знать ткацкое искусство, ибо все ковры, которые она приносит, как приданое, в кибитку своего будущего мужа, она должна сделать собственными руками.

   Способ и орудия для тканья у нее совсем примитивны, а работа очень кропотлива, и самая искусная ткачиха, в неделю, больше полутора квадратных аршинов соткать не может.

   Цена на хороший текинский ковер на месте стоит довольно высокая, смотря, конечно, по размеру ковра; но более семи аршин ковер выделывается редко.

   Узор ковра у каждого племени различный; текинцы употребляют самый древний рисунок, так называемый "салорская роза" (салор-гюл). Часто на их коврах встречается изображение священной Каабы.

   Для производства ковров отбирается шерсть наилучшего качества, причем нитки ворса окрашиваются. Для этого текинцы всегда употребляют краски из Персии, Индии и Хивы. Только желтую краску они добывают на месте из сока растения "сарычоб".

   Чтобы краска прочнее пристала, шерсть предварительно обрабатывают квасцами, бузгундшем или гранатной коркой.

   Ковровый ткацкий станок, виденный мною в ауле Каши, состоял из четырех кольев, вбитых в землю. В эти колья втыкаются две палки, на которые натягивается основа. Нитки основы, для того, чтобы они не сдвигались, примазывают к палкам разведенной глиной. Каждая ниточка ворса руками обвязывается вокруг соответствующих ниток основы и обрезается маленькими ножичками. Когда пройден, таким образом, целый ряд, между всеми нитями основы продевается нитка и притыкается железным гребнем. Как видите, способ самый примитивный. А между тем, текинские ковры по прочности и красоте не уступают персидским, причем особенно ценятся ковры старинной работы. Замечательные их коллекции находятся в Императорском Эрмитаже в Петербурге и в Британском музее в Лондоне. Из частных коллекций меня поразили великолепные экземпляры, виденные мною впоследствии у самаркандского адвоката г-на Болотина.

   Поговорю теперь немного о песнях текинцев. В жизни текинцев музыка и пение играют почти такую же роль, как и ковры, а это кое-что значит.

   Почти ни одно событие общественного или частного характера не обходится у них без музыки.

   Текинец родится, женится и умирает, так сказать, "под музыку".

   Дударчи (музыканты) и бахши (певцы) пользуются, особенно последние, большим почетом у своих соотечественников и наперерыв приглашаются на свадьбы, похороны, пиры и т. п. Вследствие этого выдающееся бахши зарабатывают большие деньги (по-местному). Я имел возможность слышать в Асхабаде двух самых выдающихся народных певцов (местные Шаляпин и Собинов!).

   Дело было так: асхабадский уездный начальник полковник Федор Андреевич Михайлов {Ф. А. Михайлов -- один из просвещеннейших людей Закаспийской области, большой знаток местной жизни, составил превосходную книгу по этнографии края и как администратор является одним из тех, которые справедливым и сердечным отношением к туземцам укрепляют русское влияние в Туркестане.} предложил мне устроить в его квартире, специально для меня, музыкальный текинский вечер, чтобы дать мне возможность записать их песни.

   По взаимному соглашению, мы назначили для своего сеанса вечер 5-го января и, пожаловав к нему около 6 часов вечера, я застал там уже в сборе несколько дам и мужчин из русского асхабадского общества, а также текинских певцов и музыкантов. Певцов было всего двое (Шаляпин и Собинов!) и музыкантов такое же количество.