Она очнулась оттого, что Брайан тряс ее за плечо.

– Эвелин, надо торопиться, нас ждут.

Еле двигаясь, она оделась. Они спустились вниз, где стояли солдаты и собралась пестрая толпа туземцев. На улице ожидала запряженная четверкой лошадей крытая повозка, напоминавшая старинную карету. В ней им предстояло проделать долгий путь до Мултана. Эвелин забралась на поставленную внутри походную кровать и забылась в тяжелом сне.

Утро следующего дня они встретили в дороге. Эвелин проснулась с чувством необыкновенного облегчения. У нее было ощущение, что она выздоровела после тяжелой болезни. Она подумала, что наконец-то излечилась от лихорадки, имя которой – Абулшер Джалис. Сейчас она была уверена, что окажись Абулшер рядом, он уже нисколько не взволновал бы ее.

Чем ближе они приближались к Мултану, тем вежливее и учтивее становился Брайан. Эвелин была благодарна ему за это. Ей не хотелось терять обретенную свободу, на его ухаживания необходимо было бы отвечать, а сейчас она нуждалась в одиночестве. Он понял это даже раньше, чем она.

Брайан сказал ей, что должен остаться в Мултане, и таким образом до Саргохабада ей придется ехать одной. Это было как раз то, что устраивало Эвелин.

Он начал называть ее "мисс Беллингэм", и это тоже нравилось Эвелин.

Когда им оставалось провести вместе всего несколько часов, он обратился к ней: – Мисс Беллингэм…

Она тоже решила перейти на полуофициальный тон:

– Да, мистер Брайан?

– Знаете, мисс Беллингэм, я должен написать о вашем деле доклад. И я хотел бы заверить вас, что он будет написан так, что не бросит никакой тени на вашу честь. Там не будет ни одного компрометирующего вас слова…

Она благодарно сжала его руку. Эти слова подводили черту под всем случившимся.

В Мултане они пообедали в ресторане и выпили шампанского. Он посадил ее в ту же повозку, не упустив из вида ничего из тех мелочей, которые могли бы потребоваться в дороге. До Саргохабада она ехала в сопровождении взвода солдат. Большую часть пути она проспала.

До рассвета оставалось около часа. Эвелин разбудили шаркающие шаги слуг.

В холле скребли каменный пол. Встав с постели, она заглянула в соседнюю комнату. Миана еще спала.

Эвелин босиком побежала в ванную, где встала под холодный душ. Когда она одевалась у себя в комнате, то услышала скрип гравия, доносившийся из сада. Выглянув в окно, она увидела отца, который торопливо шел по дорожке.

Значит, что-то случилось… Смутное предчувствие шевельнулось в душе Эвелин, ее потянуло вслед за уходящим полковником.

В саду царил полумрак, она успела заметить, куда направлялся отец – он шагал в сторону плаца. Она выбрала другой путь, он вел туда же, но шел через примыкавшую к плацу с противоположной стороны аллею. Там росли густые кусты, за которыми ей однажды уже приходилось прятаться.

Плац был пуст. Но почему-то Эвелин была уверена, что здесь должно произойти нечто очень важное… Небо уже посветлело, с отрогов гор тянуло прохладой. Открытые руки Эвелин покрылись гусиной кожей, она хотела потереть их, как вдруг услыхала топот солдатских сапог.

На плац входила колонна сипаев, они шли полотно, каждой из рот командовал английский офицер. Колонна разделилась на две, каждая из них еще на две. Вскоре на плацу выстроилось каре, в одной из четырех сторон живого квадрата остался неширокий проход. К нему устремилась новая группа людей, у которых в руках были длинные доски. Они прошли в центр каре, положили доски на землю и склонились над ними.

Не прошло и четверти часа, как в центре плаца высилось какое-то сооружение. Сердце Эвелин сжалось… Это была виселица!

Эвелин сразу поняла, для кого предназначалось это орудие казни.

Стало быть, они не расстреляют его, а повесят!

Индус-субадар, один из офицеров роты сипаев, размеренными движениями прилаживал к виселице веревку. Сейчас он был единственным, кто двигался на этой гигантской сцене, все остальные замерли и ожидали…

Застучали полковые барабаны, сначала тихо, потом громче и громче. Субадар закончил свою работу, точно в середине горизонтальной планки висела петля, в качестве противовесов были приспособлены многопудовые камни. Барабанщики выстроились и образовали коридор, ведущий к виселице. Появились старшие офицеры, Эвелин узнала хмурое лицо отца.

И наконец, ввели Абулшера. Он был очень бледен, волосы на голове были обриты, связанные руки заведены за спину.

Его поставили в дюжине шагов от виселицы, двое солдат-сикхов встали по бокам с саблями наголо. От старших офицеров отделился майор-шотландец, он развернул лист бумаги и стал читать приговор.

До Эвелин долетели последние слова: "…

Повешенным за шею, пока не умрет. Да смилостивится Господь над его грешной душой!".

Эвелин захотелось позвать Абулшера, подать ему знак, как-нибудь привлечь его внимание. Сейчас больше всего на свете она желала, чтобы он знал о ее присутствии. Она старалась разглядеть лицо тхальца, однако оно выглядело отчужденным – он уже простился с этим миром…

Субадар накинул ему на голову мешок. Солдаты-сикхи, уже без сабель, поддерживая под локти, сделали вместе с осужденным последние шаги. Вот уже петля обвилась вокруг шеи… Барабаны забили в полную силу. Ноги потеряли опору… Тело задергалось, качнулось и быстро затихло…

Эвелин сидела на земле, сомкнув веки. Больше не было сил смотреть туда…

Она ненавидела всех их – палача, офицеров, собственного отца… Но больше всех она ненавидела себя.

Потоки слез хлынули из глаз, она до крови закусила губы, чтобы сдержать громкие рыдания…

Миссис Дженнингс поднялась с кресла, зашуршав нижними юбками, и позвонила маленьким колокольчиком. Когда вошел слуга, она сказала:

– Принеси еще чаю.

Потом она обратилась к Эвелин:

– Эвелин, дорогая, вы ведь выпьете еще чашечку?

Эвелин сидела на диване между двух гарнизонных дам, каждая из которых отличалась весьма внушительными габаритами. Ее мать сидела в противоположном углу гостиной и что-то вполголоса рассказывала жене шотландского майора.

Миссис Дженнингс была очень довольна собой. Ей удалось первой заполучить к себе Эвелин, ставшей местной знаменитостью. Миссис Дженнингс расценивала это, как свой крупный успех в соревновании между женами офицеров военного городка. Сегодня к ней пришли многочисленные гости, и она умело играла роль удачливой хозяйки. Повернувшись к Эвелин, миссис Дженнингс повторила то, что уже говорила в этот вечер: