Сестра сжимает мои пальцы. Она поворачивает голову в бок и, как мне кажется, она смотрит на Саймона, но он без сознания. Ее подбородок дрогает.

- Он…

- Да, он рядом. – Вытираю локтем глаза. – С ним все в порядке.

Она кивает. Тянется к нему рукой и вдруг замирает. Я стискиваю дрожащие губы, и зажмуриваюсь так крепко, что сводит лицо. Нет, нет.

- Венера? – спрашиваю я, распахнув глаза. – Венера? Венера! О, нет, пожалуйста, не делай этого, слышишь? Вернись, Венера!

Но она больше не смотрит на меня. И на Саймона она тоже больше не смотрит. Мне никогда еще не приходилось испытывать нечто подобное. Я раскачиваюсь и поднимаю ее голову, и прикасаюсь к ней лбом, и стону, будто дикое животное. Мои губы повторяют ее имя. Наверно, я все еще надеюсь, что какое-то волшебство вернет ее ко мне, но ничего не происходит. Она холодеет, ее зеленые глаза прозрачные и тусклые, и, кажется, она больше не дышит. Так оно и есть. Венера Прескотт умерла.

- Эмеральд.

- Нет! – рявкаю я, огрызнувшись на Мортимера, будто дикий пес. Неистово сжимаю в руках ее маленькое тело и думаю: как я могла это допустить. – О, Морти. Морти, что же я натворила? Нет, Венера, посмотри на меня! Посмотри!

Я очень долго прошу ее очнуться. Потом меня все-таки поднимают с пола. Вдалеке лежит тело Эмброуза, и сквозь напухшие глаза, я замечаю, как к нему подходит Хантер. Я ничего ему не говорю. Мне все равно. Мне наплевать. Я вытираю руками щеки, плетусь за стариком, но, в конечном счете, останавливаюсь где-то в коридоре и припадаю головой к стене. Мои окровавленные руки оставляют следы на ледяном покрытии.

Люди умирают. За победу платят. Но кто выиграл? А, если выиграл, то что? Никогда еще я не ощущала себя такой разбитой и виноватой. Я потеряла сестру, но еще я потеряла себя в той комнате. Потеряла смысл в том, что когда-то его имело. Мне очень больно. И с яростью, с опьяняющей болью я все-таки признаюсь, что умею чувствовать. Но лучше бы мне никогда не знать об этом.

После похорон меня тянет в сон. Я иду за Морти, он следует к машине, а рядом тихо и медленно плетется Саймон, наспех одетый в черный костюм. Он очень редко говорит со мной, и я не обижаюсь, пусть мне неприятно. Мы добились многого: мы вернули машинку на место, уничтожили Сомерсета, мы обеспечили себе будущее, правда, совсем не такое, каким видели его когда-то. И вопрос до сих пор открыт: стоило ли оно того?

Мы доходим до машины. Но Блумфилд не садится с нами, и поэтому я выбираюсь из салона, недоуменно нахмурив брови. Мне нужно, чтобы он был рядом, но ему не нужна я.

- Саймон, ты разве не с нами?

- Нет, - он встряхивает головой, - не сегодня, Родди.

- Но…, поехали. Мне будет спокойнее, если ты останешься.

- Я хочу домой.

- Ладно. А завтра? – я с надеждой смотрю ему в глаза. – Завтра ты ведь приедешь?

Он пожимает плечами. Поворачивается ко мне спиной и собирается уйти, но я ловко беру его за руку. Сглатываю.

- Саймон, - мне трудно говорить. Горло колит, будто в него насыпали осколков. – Я не могу так. Прошу тебя, не отдаляйся. Мы должны справиться вместе.

- Наверно.

- Так и есть.

- Только есть одна проблема. Я не хочу с тобой справляться. – Блумфилд никогда не говорил мне ничего подобного, и я растерянно выпускаю его руку. – Я хочу побыть один.

- Не навсегда ведь. Правда?

- Не знаю.

- Что значит – не знаешь? – повышаю голос я. – Черт, Саймон, я тоже ее потеряла, я тоже скучаю, и мне тоже плохо. Почему ты так говоришь со мной?

- Потому что ты пообещала! – вспыхивает он и замирает. Мы глядим друг другу так, как никогда еще не смотрели. Враждебно. – Ты пообещала, что она не пострадает.

- Ты меня винишь?

- Нет.

- Тогда что ты делаешь?

- Я просто…, - он стряхивает с волос невидимую пыль, - просто оставь меня в покое. Мне надо понять, надо привыкнуть, и я не уверен, что смогу. Венера умерла, и, может, это произошло не по твоей вине, но по вине того, во что ты нас втянула. И я, Родди, ты всегда была моим лучшим другом. Но сейчас я не хочу тебя видеть. Прости.

- Прости? – усмехаюсь я и крепко сжимаю в кулаки руки.

- Да. Я пойду домой.

- Иди.

Он не уходит, смотрит на меня, а я вдруг понимаю, что все бросают друг друга, и не тогда, когда все хорошо, а когда все плохо. Люди эгоистичные и слабые, и они забиваются в угол и тихо страдают, вместо того, чтобы найти причину жить дальше.

- Иди! – вновь повторяю я, взмахнув рукой. Мне больно на него смотреть, и потому я уверенно отворачиваюсь. Не хочу больше его слышать.

Мы с Морти приезжаем в полупустой штаб и устраиваемся на кухне. Он вызывается приготовить ужин, а я безразлично пожимаю плечами. Слоняюсь по коридорам, невольно поднимаюсь на чердак и сижу там так долго, что не замечаю, как наступают сумерки. Мне сейчас наплевать на время. Боюсь, мне еще очень и очень долго будет на него наплевать.

Когда я спускаюсь вниз, Мортимер отдыхает в своей комнате. Решаю не будить его и неохотно накидываю на плечи куртку, желая проветриться. Неожиданно я понимаю, что находиться в штабе невыносимая пытка. Все в нем напоминает о том, что нужно было бы выкинуть из головы. И поэтому из дома я выбегаю, будто из клетки, где нет ни кислорода, ни безопасности. Может, теперь станет легче.

Слышу какой-то шорох за своей спиной и устало торможу под козырьком книжного магазина. Вынимаю из карманов руки.

- Зачем ты пришел?

- Ты не можешь мне запретить. – Оборачиваюсь и смотрю в глаза Хантера Эмброуза. Мне вдруг кажется, что тот день начинается заново. – Я могу быть где угодно.

- И ты пришел ко мне.

- Только для того, чтобы попрощаться.

Хмыкаю. Протираю ладонями лицо и гляжу на парня, легко улыбаясь, будто никто и не ожидал ничего иного. Пожимаю плечами.

- Вряд ли я смогу тебя переубедить.

- Ты…, - Хантер отворачивается и прочищает горло, словно ему трудно говорить. Я с интересом выпрямляюсь. – Ты открыла мне глаза на многие вещи, и теперь я должен…

- Дай, угадаю. Принять это?

- Да.

- Уезжаешь, но приходишь ко мне. Хочешь, чтобы я тебя отговорила?

- Я должен был тебя увидеть.

- Вот, увидел, - я делаю шаг вперед и едва не врезаюсь в его грудь. Неожиданно меня накрывают воспоминания, и я прикрываю глаза. – Ты думаешь, побег – решение проблем? Память не сотрется, Хантер, даже если ты будешь жить в другом городе.

- Знаю. Но я хочу попробовать.

Смотрю ему в глаза, мысленно шепчу: не уезжай, а вслух отрезаю:

- Попробуй.

Он кивает. Протягивает руку, хочется прикоснуться пальцами к моему лицу, но в ту же секунду замирает. Его ладонь сжимается в кулак. Он резко опускает ее вниз и внезапно срывается с места. Когда он уходит мое сердце подпрыгивает. Оно кричит чужим голосом и просит его остановиться. Но он не останавливается. Отдаляется и разрывает все то, что было между нами: все воспоминания, слова, нити, весь воздух. Он уходит, а за ним следом плетется весь смысл и бессмыслица, и я неожиданно понимаю, что дышать-то мне больше нечем. Крепко стискиваю руки и рвусь вперед.

- Хантер!

Он замирает, оборачивается, а я добегаю до него и останавливаюсь, понятия не имея, что говорить. Слова испаряются. Пытаюсь собраться с мыслями, но лишь глупо выгляжу, сжимая в пальцах рукав куртки. Наконец, поднимаю на него взгляд.

- Если я попрошу тебя остаться, - мы смотрим друг на друга, - ты останешься?

Эмброуз натянуто молчит. Тогда я повинуюсь странному инстинкту и целую его, не задумываясь о последствиях. Мне нужен кто-то. Я не хочу быть одна. Обнимаю его и вяло прижимаю к себе, стараясь намертво привязать его к этому месту. Пусть он останется.

Я отстраняюсь и говорю не своими словами, не своим голосом.

- Разве мы не доказали, что можем быть вместе?

- Мы доказали лишь то, что не умеем контролировать себя, находясь рядом.

- Больше не нужно себя контролировать.