– Возможно, вы помните Маклейна?.. – начал он, вспомнив свои обязанности.

– Бедный парень! Его взяли в плен во время отступления, но раньше я его не знал. Конечно, он погиб, попав в жестокие руки врагов.

– Если бы он не умер, думаете, он сумел бы доказать свою невиновность?

Острые глаза, привыкшие ставить диагноз, оценивающе взглянули на нас.

– Это политика, сэр. Боюсь, война выявляет как самое плохое, так и самое лучшее в людях, в том числе и в политическом противоборстве. Я слышал разговоры, что погибший Маклейн послужил прекрасным козлом отпущения, на которого можно было повесить ошибки нашей разведки, но у меня нет своего мнения по данному делу. Во время битвы, которая стала одной из причин бегства наших войск, я служил полковым врачом самого низкого звания. Впрочем, у каждого мужчины, участвовавшего в битве при Майванде, есть собственная версия этой истории.

– Наш человек, – пояснил Годфри, – пострадал накануне начала отступления. Его ударили по голове.

– Откуда вы знаете, если не нашли его?

Пронизывающие глаза доктора не могли встретиться с моими, поскольку я скромно глядела вниз – на ковер. Годфри же ответил на брошенный вызов, как и подобало, потому что вся наша легенда раскручивалась благодаря ему.

– Те, кто видел его в Пешаваре, заметили шрам.

Доктор Уотсон кивнул:

– Я помню мужчину с разбитой головой – странно, потому что рукопашного боя не было. Конечно, в суматохе отступления его мог ударить один из наших. Весьма неприглядная картина, мисс: почти три тысячи людей старались избежать пуль и крови, а вокруг ослепляющая пыль и артиллерийский огонь. Не удивляюсь, что ваш Джаспер потерял потом рассудок, – этому способствовал и удар по голове. Парень, которого я помню, был в отчаянии и настойчиво повторял, что ему нужно что-то доложить командованию. Он не желал отступать или спасать свою шкуру, просто хотел найти кого-нибудь из начальства. Он, как тонущий, цеплялся за мою форму и не давал мне уйти. Да, удар по голове может объяснить многое, даже тот факт, что с тех пор его не видели в цивилизованном мире…

– Карие? – сказала я. – У него были карие глаза?

– Глаза, мисс Баксли? Полевой хирург не замечает подобных вещей. Разве что цвет лица, что сломано и где рана.

– У Джаспера очень выразительные карие глаза, – настаивала я. – Если вы помните, что он был возбужден, то должны были заметить и взгляд. Ведь он смотрел прямо на вас, умоляя…

Доктор откинулся назад в своем скрипучем кресле; каблуки его ботинок проскребли по полу, а подбородок опустился на грудь.

– Будь у меня средство, чтобы впасть в транс, я бы вспомнил, – произнес он с недовольным выражением, которое я понимала лучше, чем он предполагал. – В последнее время мои мысли чаще чем обычно возвращаются к Афганистану. Вероятно, нога дает о себе знать. – Он топнул ногой, чтобы подчеркнуть свою мысль, и сдвинул ботинком коврик, который лежал под столом.

Теперь стала видна б́ольшая часть кобры, свернувшейся у наших с Годфри ног. Несмотря на нелепость ситуации, мы оба сумели сохранить перед доктором Уотсоном заинтересованное выражение лица.

Врач неожиданно хлопнул руками по поверхности стола:

– Черт подери, а ведь вы правы, мисс! У него были особенные ореховые глаза, будто озерца в той зловещей охряной пыли. Помню, я подумал: жаль, еще один смелый юноша обречен до конца жизни таскать Афганистан в своем вещмешке, и именно тогда… – Глаза самого доктора Уотсона мерцали, словно он снова оказался в духоте и пыли сражения. – …Именно тогда что-то врезалось мне в левое плечо, как осколок льда в той дьявольской печи. Я раньше совсем не помнил тот момент, когда меня ранило.

– Что случилось с… с Джаспером? – поторопила я доктора, пока его воспоминания снова не угасли.

Он в изумлении потряс головой:

– Следующее, что я помню, – Мюррей. «Можете минуту подержаться за гриву, сэр?» – говорил он. Я скользил по конскому боку – сильной вьючной лошадки, – а потом Мюррей перекинул меня через седло, и я с благодарностью провалился в забытье, пока не очнулся во временном госпитале Кандагара. Дальше были четыре недели лихорадки и скудных пайков, пока не пришел Робертс и не снял осаду.

– Это все, что вы помните о бедном Джаспере?

Доктор Уотсон серьезно кивнул:

– Гораздо больше, чем я помнил вчера. Да, еще помню, как он цеплялся за меня, будто я его последняя надежда! Так бывает с ранеными, знаете, на поле боя, но тот человек был в отчаянии не из-за страха за свою жизнь. Он не отпускал мою руку, а когда я попытался уйти, он вцепился даже в медицинскую сумку. Потом мое тело прошила та ледяная стрела, за которой последовал жар лихорадки. Афганские пули изготовлены грубо и часто приносят и болезнь, и смерть. – Доктор Уотсон вздохнул. – Иногда забвение – это благо.

Мы оба торжественно кивнули; больше добавить было нечего.

Годфри поднялся:

– Благодарю вас, доктор, за потраченное время и воспоминания. Ваша история по крайней мере объясняет, почему Джаспер мог лишиться памяти и не стал возвращаться в Англию и к мисс Баксли.

Я тоже встала, и доктор проводил нас до двери.

– Конечно, – галантно произнес он, взглянув на меня, – он никогда не забыл бы вернуться к такой очаровательной леди, как мисс Баксли, если бы сохранил рассудок.

Однако мне было не до комплиментов: я не могла отвести взгляд от стола. Со стороны двери мертвая кобра казалась лишь складкой на коврике. Интересно, обладает ли служанка семьи Уотсонов такими же крепкими нервами, как у меня…

Мы направились по коридору к входной двери.

– Надеюсь, я вам помог, – вздохнул доктор.

– Так и есть, – искренне заявил Годфри. – Уверен, после нашего разговора на душе у мисс Баксли стало спокойнее.

Годфри всегда был оптимистом.

– Боюсь, – добавил доктор, – я не смог как следует сосредоточиться, потому что дело не касалось врачебных задач. Если вы выяснили у меня что-нибудь полезное, я этому только рад.

Годфри надел цилиндр и улыбнулся, заботливо беря меня под руку:

– Вы оказали нам неоценимую услугу, сэр, и не можете себе представить, насколько мы с мисс Баксли ценим вашу помощь. Ваш рассказ пролил свет на многие вопросы. Еще раз спасибо. Доброго дня, доктор Уотсон.

– Удачи вам, мисс Баксли, мистер Маршвайн.

На такой сердечной ноте мы покинули его общество.

Паддингтон распростерся перед нами во всей своей повседневной невзрачности. А я уже ожидала, что выйду на пыльное, пульсирующее поле боя, заваленное ранеными мужчинами и мертвыми змеями.

– Годфри! – обратилась я к своему спутнику, когда мы уже прошли достаточное расстояние от местожительства Уотсона. – А как же кобра? Мы ее просто бросили там наполовину открытой, никого не предупредив.

– Это не наша кобра, – отозвался он тоном, который напоминал бесцеремонную манеру Ирен.

Ловя экипаж, который должен был отвезти нас обратно в самое сердце города, Годфри улыбнулся:

– Она послужит прекрасной головоломкой для друга доктора Уотсона – мистера Холмса.

– Доктор сообщит ему, что мы были там и расспрашивали про Афганистан.

– Тем лучше. Хотел бы я видеть, как Шерлоку Холмсу удастся выследить мистера Маршвайна и мисс Баксли.

Так и не избавившись от чувства неловкости, я устроилась в кэбе и принялась смотреть на славный день за окном. И тут же сжала руку Годфри:

– Смотри! Уличный мальчишка. Я его уже видела вчера на Бейкер-стрит – тот, в кепке, которая ему велика!

Годфри наклонился, чтобы выглянуть наружу:

– Просто паренек, который пытается заработать пару пенсов, бегая по поручениям. Я бы не стал его пугаться, Нелл.

– Бейкер-стрит далековато от Паддингтона, если он передвигается пешком.

– Вероятно, его наняли сопровождать в поездке какого-нибудь пожилого человека.

– Он останавливает кэб – странно для такого замарашки! Как он будет платить?

Наш экипаж пришел в движение, и мальчишка выпал из моего поля зрения.

– Вероятно, наниматель дал ему денег на обратную дорогу, хотя я признаю, что для такого сорванца кэб – почти королевская роскошь.