– Тихо, – снова прошипела я, поднимая платок, чтобы метнуть в попугая самый угрожающий взгляд из своего арсенала. – Ты не получишь ни печенья, ни рома, если не будешь сидеть тихо!

Перья птицы встопорщились, образуя зеленую рябь. Угольно-черный зрачок сузился до булавочной головки, и попугай принялся топтаться по деревянной жердочке, визгливо повторяя:

– Казанова хочет печеньку. Казанова хочет печеньку.

– А где ты это взял? – Я взяла оставшуюся виноградину с керамического блюдца, которое служило Казанове обеденным подносом, и быстро заставила птицу замолчать.

Он поднял свою отвратительную лапу, чтобы ухватить виноградину когтями, и наклонил голову с критическим выражением Гамлета, рассматривающего череп Йорика. Затем угрожающий ятаган его желтовато-серого клюва поразил гладкую поверхность виноградины.

Я отошла, надеясь, что Казанова теперь отвлекся, но тут же у меня из-под ног раздался жуткий вой. Ну разумеется, Люцифер. Это было уже слишком для незаметного раннего подъема. Слишком для приведения в порядок моих расшатанных нервов. Слишком для человека, который решил спокойно подготовиться к встрече с обитателями дома.

– Вы встали раньше, чем обычно, мадемуазель Хаксли. – Софи с неодобрительным видом стояла в дверях.

– Верно. Я решила улучшить разговорные навыки попугая. Говорят, легче обучать таких птиц в ранние утренние часы.

– Хм. – Софи пожала плечами в той типично галльской манере, которая объединяла безразличие, скептицизм и превосходство в одном движении, подходящем на все случаи. – Жаль, что мужчины – не попугаи. Мой муж желает обучаться только по вечерам – в бистро.

К счастью, служанка исчезла, прежде чем я сумела придумать ответ на ее заявление. В это утро мне не хотелось думать о мужчинах и о вечерах. Люцифер растянулся на ковре в том месте, где через несколько часов должно было появиться пятно солнечного света. Очевидно, он тоже предпочитал дневное время. Казанова, разделавшись с виноградиной, насвистывал и ворковал сам с собой. Я повесила покрывало с его клетки на спинку стула с плетеным сиденьем и подошла к окну. Открыв внутренние ставни, я увидела сад, лежавший в блестящей паутине росы; его краски расцветали с возвращением солнца.

Сад мне тоже не хотелось созерцать, поэтому я отошла к книжным полкам и стала пробегать взглядом корешки книг сверху вниз, пока мой измученный взор не привлекли изящные золотые буквы «Потерянного рая» Мильтона. Я устроилась на обитом тканью стуле, собираясь читать, пока не встанут остальные и не будет накрыт завтрак. Если голод замучает меня раньше, всегда можно угоститься виноградом, предназначенным для Казановы.

Примерно через полтора часа начали по очереди скрипеть почтенные половицы наверху, и попугай принялся каркать созвучно протестующим архитектурным элементам. К тому моменту я уже полностью погрузилась в «Потерянный рай» и совершенно успокоилась, готовая разговаривать и вести себя абсолютно невозмутимо. Посвятив девяносто минут Мильтону, я без труда могла изобразить на лице состояние глубокой скуки.

Итак, я уже сидела за столом с завтраком, блаженно созерцая приготовление утреннего чая, когда спустились хозяин и хозяйка дома.

Ирен удостоила меня острым оценивающим взглядом, для вида расправляя на плетеном стуле свой парижский утренний наряд из небесно-голубого шелка. Годфри щеголял темно-бордовым домашним жакетом поверх рубашки с галстуком, а также абсолютно невинным видом. Но ведь он работал адвокатом, а им свойственно так выглядеть.

Очевидно, наш гость чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы присоединиться к нам за завтраком. Я вздохнула с облегчением, когда увидела, что Софи подхватила нагруженный поднос и прогрохотала с ним в коридор.

– Ты хорошо спала, Нелл? – спросил Годфри деловитым, братским тоном.

Ирен бросила на него предупреждающий взгляд.

– Ты положил себе сахар в кофе, дорогой? – поинтересовалась она с такой необычной заботой, что сразу же отвлекла супруга от неуместных вопросов.

Годфри нахмурился, размешивая предложенный сахар в горьком напитке. Я точно уловила момент, когда он вспомнил, в чьей компании и в чьей комнате они с Ирен пожелали мне доброй ночи. Никогда раньше я не видела, чтобы Годфри смущался, но теперь в его поведении проявилось нечто подобное.

– А… Какое славное утро, – произнес он немного погодя. – Будешь пить кофе, Нелл?

– Ты знаешь, что я никогда не употребляю эту мерзкую иностранную жидкость.

– Нет. Конечно, не употребляешь. – Годфри вернул изящный алюминиевый кофейник на подставку и принялся размешивать сахар с куда б́ольшим энтузиазмом, чем было необходимо; ложка скребла по фарфору с предсказуемой пронзительностью.

– Чай тоже иностранный напиток, – заметила Ирен, самодовольно глотая кофе. – А некоторые считают его не менее мерзким. Вздумай мы чтить предков, без сомнения, пришлось бы пить на завтрак эль.

– Говори за своих предков, – язвительно парировала я.

– Кстати, о предках, – невинно добавила она. – Как ты думаешь, Нелл, доктор Уотсон, который помог мистеру Стенхоупу в битве при Майванде, может быть «нашим» доктором Уотсоном?

Я всплеснула руками:

– Ох, я совсем забыла с этими… этими волнениями. Искренне надеюсь, что нет.

– Что это за Уотсон? – поинтересовался Годфри.

Я вздохнула:

– Вчера вечером я имела счастье видеть Ирен столь же довольной, как Люцифер с каплями свежих сливок на усах. Твою жену и сливками не корми, Годфри, только подавай ей необычные совпадения. Очевидно, что доктор Уотсон – партнер того самого господина, но он уж точно не «наш». Вряд ли я когда-либо встречалась с ним.

– Несколько дней назад ты давала аналогичную клятву по поводу другой персоны, – злорадно заметила Ирен, – но выяснилось, что ты абсолютно не права.

– Тот самый господин? – Голос Годфри звучал озадаченно и слегка встревоженно.

– Шерлок Холмс, – мрачно произнесла я.

Ирен позволила мне разъяснить Годфри давнюю историю, в которой участвовал лондонский детектив: в начале восьмидесятых доктор Уотсон упоминался в колонке газеты «Телеграф» рядом с адресом: 221-б по Бейкер-стрит. Тогда же смертельно больной американский убийца Джефферсон Хоуп держал вожжи во время первой нашей с Ирен прекрасной совместной поездки. Потом у Хоупа случился сердечный приступ, и возница поведал нам свою историю предательства и мести, после чего отдал Ирен простое обручальное кольцо, которое он когда-то потерял, а недавно забрал обратно у доктора Уотсона на Бейкер-стрит в квартире Шерлока Холмса. Именно до этого адреса Ирен проследила детектива полтора года назад, прежде чем бежала из Англии вместе с Годфри.

Годфри нахмурился:

– В начале восьмидесятых? Ясно, что этот доктор Уотсон уже много лет назад обзавелся собственным домом и врачебной практикой.

Ирен привела аргумент в защиту своего предположения:

– А как же человек, который сопровождал переодетого в священника детектива из Брайони-лодж обратно на Бейкер-стрит всего восемнадцать месяцев назад?

– Ты когда-нибудь видела доктора Уотсона? – поинтересовался Годфри.

– Не поручусь, но, возможно, его видела Нелл!

Оба с ожиданием уставились на меня: Ирен надеялась услышать подтверждение, а Годфри, как и я, ждал опровержения.

Я покачала головой:

– Действительно, с Шерлоком Холмсом и королем Богемии в Брайони-лодж прибыл еще один мужчина, и я встречалась с ними под видом престарелой домоправительницы, но третий спутник мог быть кем угодно. И о докторе мы знаем лишь его профессию и фамилию. Я согласна с Годфри. Охотиться за неким доктором Уотсоном в Англии – значит искать несметное число иголок в огромном стоге сена, то есть по всему острову; мы только исколем себе пальцы. Полное безумие подозревать, что доктор Уотсон, лечивший Квентина почти десять лет назад в Афганистане, является приспешником Шерлока Холмса!

Пальцы Ирен бесшумно и нетерпеливо барабанили по льняной скатерти. Она уже собиралась возразить, но тут вернулась Софи, по-прежнему неся поднос с нетронутым завтраком: