Почему так притягательна история всякого колоса? Что за магия в ней? Отчего так интересно сквозь добросовестные старые книги глядеть в прошлое пшениц, каких уж нет — отслужили роду людскому? И отчего так затягивает давняя быль про то, кто покупал наши пшеницы и почем покупал — ведь и лес же везли, и поташ, и пушнину? И мер тех уже нет, и сортов, и поколений — разве цело и где-то лежит золото, каким был сделан холодный расчет. Но вдруг узнаешь, что маркиз Вильморен (его потомки будут учить селекции Вавилова) во время Крымской войны стал сеять нашу «арнаутку» в Провансе и Алжире — и вроде как горд: штуцера-то у вас были нарезные, а сорта хлеба с Дона везли. Узнаешь, что эта стекловидная твердая «арнаутка» (арнаутом на юге называли грека, а заодно и албанца) в начале века шла в Италии по 25 лир за квинтал, а за американскую больше двадцати не давали, и будто себе в похвалу читаешь отчет Департамента земледелия: «До сих пор на европейском рынке не появлялось еще американской пшеницы, которая могла бы конкурировать с нашими сортами…» Да и в самом деле, что сравнивать: «арнаутка», «гарновка», «кубанка» — двадцать процентов белка, а то и с хвостиком, в германских же — четырнадцать, в английских — двенадцать.

В Ростове на набережной — чугунные кнехты: «Заводъ Петухова, 1899 годъ». Ну, теплоходы чалятся, присесть можно…

А ведь тоже свидетели! Первым портом хлебного экспорта был Ростов-Дон до самого тринадцатого года, пятую часть зернового вывоза России держал, а вместе с Таганрогом так треть! Почти шестьдесят миллионов пудов в год отгрузить — это же работа!

Ах, как артистически, с каким весельем мастеров грабили и Пантелея Мелехова, и иногороднего мужика, и российского, уже с английским языком и при автомобиле, купчину вышколенные веками мировой торговли негоцианты Европы! Каким беззащитным Емелей выглядел на западных биржах с их акульей быстротой и четкостью мягкотелый экспорт России! Да и как не поучить такого славного партнера, настежь открывшего — ради валюты, локомобилей, сепараторов, тканей — свой не слишком прибранный природный амбар! «Купцам иностранным достается львиная часть, а нам, труженикам, — крохи самые микроскопические» («Донские областные ведомости», 1874). Унизительная система «фак» («справедливое среднее качество») даже выгодной делала засорение хлеба, нестандартность, — потом можно было подработать пшеницу в итальянских, французских портах и с толком сбыть в Англию. «Злоупотребления, существующие в ростовской хлебной торговле, увеличивают стоимость хлеба, бьют по карману производителей, теряющих, по минимальному расчету, около 2 млн. руб. в год, портят репутацию ростовского хлебного рынка» («Приазовский край», 1894). «Русская агентура за границей, русские экспортные фирмы и собственная торговля — единственные пути к действительному выходу из невыгодной для нас зависимости от иностранцев, получающих главный доход от русского вывоза» («Торгово-промышленная газета»). Верно!

Ну что тебе, родившемуся уже в «год великого перелома», до потерянных кем-то копеек и миллионов? «После 1964 года экспорт пшеницы из Ростовской области практически полностью был прекращен» (Калиненко И. Полям юга — сильную пшеницу. Ростовское кн. изд-во, 1971).

А Пантелей Прокофьевич посылал Григория с Натальей зябь пахать, их в степи снег разбудил, старик сам на решетах семена чистил, сто раз за лето закат глядел, обругал Дарью, что не те завязки к мешкам дала, когда он грузился на элеватор в Миллерово… Жалко!

Мы знали, что делали, когда рожь и яровую пшеницу замещали на юге пшеницей озимой. Нет злака, какой так умел бы поймать все осадки трех времен года и прийти к летнему зною уже неуязвимым. Она и всю осень не ленится, развивая корневую систему, и кустится щедрее, и весною проснется раньше яровых, и поспеет раньше, чтоб разгрузить хозяину сезон. А что озимый пшеничный колос первым распечатал урожайность в сто центнеров — это лишь подтвердило правильность ставки.

Совхоз «Гигант» основан на табунных выпасах Войска Донского. Первое пятилетие (до 1935 года) высевалась по преимуществу яровая пшеница. Урожай не мог окупить американские тракторы и комбайны: 4,9 центнера в среднем за пять лет! Взят крутой крен на озимую. Было много сбоев, зигзагов, петель, но…

В предвоенное пятилетие достигнут урожай в 17 центнеров.

Конец пятидесятых — 20 центнеров.

Начало семидесятых — 30.

Урожай 1974 года — без одного центнера 40.

Если ускорение сохранится, к концу века «Гигант» должен подняться к 80 центнерам озимого пшеничного намолота. И вывести-то пером такое трудно: зона засушливая, почвы — не ровня кубанским… Но даже уже существующие сорта делают мыслимым этот сбор.

Как же дошел озимый клин до жизни такой — яровой массив с явно слабой селекцией, с мизерной дозой туков шагает быстрее? Исключим фактор степных стихий и грань НТР. Остается только третий член троицы — чувство хозяина.

III

Начало июня, цветут травы. В Ставрополе — всесоюзный семинар: Минсельхоз Союза и ВАСХНИЛ подводят итоги сделанного наукой юга после «третьего звонка» 1969 года. В президиуме — Александр Иванович Бараев и Александра Алексеевна Зайцева из Целиноградского института, координатора борьбы с ветровой эрозией в стране. Целинным ученым недавно присуждена Ленинская премия — поддержка исключительная: никто из агрономов такой награды не получал. Собственно, и смысл семинара в том, чтобы столкнуть озимый клин с яровым в их подходе к защите почвы. Бараев весной семьдесят второго объездил несколько областей юга, написал острое письмо в Совмин Украины…

Заседания чинные, без сенсаций. Чуть ли не каждый выступающий поминает Докучаева, а заодно уж и Костычева, повторяет ленинское «берегите, храните, как зеницу ока, землю…» (хотя к эрозии тогда этот призыв вовсе не относился). Но идет негласный, обеим сторонам понятный счет: многолюдная наука юга дает отпор школе Бараева.

В целом принята тактика тертого председателя колхоза, которому нужно отвязаться от очередного «интересного начинания»: оно-то, конечно, и хорошо, и полезно, но — для вас, «а наши условия, шоб им лыха годына…» и т. д. Кубанский директор НИИ, уже положением Краснодара задающий тон, сам не приехал, прислал только тезисы, а в них туману, туману!

«Уточнено применительно к местным условиям значение отдельных элементов почвозащитной системы земледелия, разработанной для восточных районов страны…» Для восточных, уважаемые, для восточных, знайте свой шесток!

Впрочем, уже и до семинара первый раунд Бараев проиграл. Вы требуете ответственности? Так вот вам ответственный по штатному расписанию, с него и взыскуйте. Большинство НИИ и станций ввело особые секции, лаборатории по проблеме эрозии, обеспечив главным силам прежнее занятие внеземной агротехникой и агрохимией вне пыльных бурь. Иерархическая ступенька — новая, не известно куда ведущая, и кадры «на эрозию» направляются соответственные. Школе Бараева с ее почвозащитным стержнем, с ее оценкой любого работника по службе здоровью земли, с ее лозунгом-метафорой: «На корабле, где не вся команда, а один какой-то матрос думает о целости корпуса, плыть нельзя, потонешь», — методом штатного расписания преподан урок.

Я командирован освещать. Надо сделать телепередачу: дескать, агрономия юга творчески усвоила найденное на востоке и в дружественном соперничестве…

— Ну, как вам эта говорильня? — Бараев приглашает меня в свою машину, когда дело доходит до выезда в поля. Внешне он невозмутим, сверкает в улыбке золотом коронок — прямо преуспевающий профессор-медик. Потом, дома, в Шортандах, будет до света собирать сучья в лесополосах, чистить дорожки, пока давление не подправится, а «на войне — как на войне». Зато Александра Алексеевна Зайцева — недаром в молодости моталась в экспедициях с Вавиловым — режет с максимализмом:

— Бить надо, бить!

— Как, собственно, бить, Александра Алексеевна?

— Да пороть, как еще? Разложить и вкатить сотню горячих, чтоб месяц сесть не мог!