Все культуры в колхозе имени Крупской давали чистый доход, но по рентабельности рекорд бил подсолнечник. Неудачный как-то обронил в шутку:

— Разрешили бы — не только поля, все дороги засеял бы подсолнухом! Ведь пшеница дает доход сам-три, а центнер семечек — сам-семь. Рубль затратишь — семь вырастет. «Грошенята»…

Достаток техники и людей позволяет Неудачному вести операции, пока немыслимые для сибиряка или оренбуржца. Здесь в страду отделяют и отвозят к фермам полову. Это неплохой корм, почти не уступающий сену, если учесть, что при урожайности в четыре тонны уж центнер-то зерна на гектаре уйдет в мякину. Современные комбайны половы не отделяют, но переоборудовать их нехитро. А вот поставить в страду на отвозку саней с половой целую колонну тракторов — это доступно редкому хозяйству! Тысячи по полторы тонн мякины запасает колхоз в каждую уборку.

Это, пожалуй, самое простое из дел, где проявилось умение Неудачного не потерять копейку — умение, стяжавшее ему славу хитрющего мужика. А есть и посложнее.

При таком парке тракторов ремонты в «Сельхозтехнике» были б разорительны. Поняв эту опасность, председатель стал самым спешным образом строить и оснащать собственную мастерскую. Каменное глазастое здание с хорошим набором станков и стендов влетело в копеечку, но сберегает столько, что скоро окупит себя.

Впрочем, и тут хозяйская сметка Николая Афанасьевича смогла проявиться потому, что были экономические возможности. Достаток средств позволил построить мастерскую, при достатке рабочих рук незачем было искать выхода в «елочке» или иной затее. «Умна жена, как полна бочка пшена», — любит напомнить Гордевнушка.

Это касается производительного труда Неудачного. Но и у него много времени и энергии тратится непроизводительно. Председатель колхоза — добытчик. Как-то не принято писать об этом. Есть отделение «Сельхозтехники», чего ж еще? Руководитель колхоза должен хлеб растить, а не ходить с просьбами по большим кабинетам, не рыскать по всей области, привлекая к себе взгляды сотрудников ОБХСС. Все так, но, увы, сколько еще в понятии «председатель колхоза» от разворотливого доставалы, от предприимчивого снабженца! «Под лежач камень вода не течет», и агроном Неудачный, смертельно не любящий «цыганить», делать «гешефты», принужден разыскивать и добывать ценности широчайшего ассортимента — от шин и труб до строительного камня, от генераторов и мягкой кровли до леса-кругляка. Разница между Неудачным и северным его собратом разве только в географии доставания. Кубанец в материально-техническом самоснабжении обычно выходит за грани не только района, но и края, даже республики. Розовый туф, из которого построена школа в Железном, доставлен из Армении, кое-что из электрооборудования до переселения в колхоз уже отработало на шахтах Донбасса.

Особая статья — добывание кормов. Даже при чудесных урожаях колхоз имени Крупской не имел устойчивой кормовой базы. Но тут уже дело в причинах субъективных, в волевых решениях, не имеющих отношения ни к природно-экономическим условиям, ни к мастерству председателя. И если хорошие почвы и климат, достаток людей, техники, дельное управление хозяйством — это двигатели экономики хутора Железного, то волевые решения — тормоза, значительно сдержавшие развитие и этой артели, и всего сельского хозяйства Кубани. Но о том позже.

Возвращались домой мы с Николаем Афанасьевичем затемно, Гордеевна кормила нас, приправляя ужин хуторскими новостями. Продолжая старую игру, Николай Афанасьевич поминал какого-нибудь деда Деркуна, будто игравшего кувалдой и клиньями у здорового пенька, и Гордевнушка сердилась в строгом соответствии с правилами. В дождливые ночи Николай Афанасьевич уезжал повидаться с Марией, и тогда уж ничто не мешало старушке поговорить о ее Колечке. Она рассказала, как зимой его свалил проклятый радикулит. Неделю пластом лежал, пока она втихомолку не послала племянника за Марией и та калеными кирпичами да ласковостью не подняла его на ноги. Узнал я, что это Гордевнушке хутор Железный обязан тем, что Неудачный до сих пор председателем. Райком задумал перевести Колечку в какой-то отстающий колхоз, а она не побоялась, достала бордовую шаль (старинная шаль, свадебный подарок супруга, была мне тут же показана) и поехала к самому Пахомову. С Пахомовым они давние знакомые, он велел ей утереть слезы и сказал, что все образуется… Ради исторической истины нужно заметить: об опасности Гордеевна узнала после того, как бюро райкома за отказ расстаться с колхозом имени Крупской объявило Неудачному выговор.

Узнал бы я много больше, если б не тот же недуг, что и у ростовского ученого: глаза слипались…

У Неудачного частенько бывали дела в районе, и он брал меня с собой в Усть-Лабинск.

Многолюдный, пропитанный солнцем, утопающий в садах Усть-Лабинск — типичнейший среди городов южной России. Как и его ровесники, лежащие на берегах Кубани, Лабы и Терека, он вырос из казачьей станицы и унаследовал от нее некоторую медлительность жизни, всепроникающий дух жареных семечек и знание всеми всех.

Промышленность в южных городках невелика, никак не по населению. Став городами, былые станицы не торопились порвать с сельским укладом: до последних лет здесь почти каждый рабочий и служащий получал участок земли для огорода и кукурузы, почти в каждом дворе держали корову, свинью, стадо гусей, два-три выводка уток. Поэтому разговоры о дожде, о сенокосе, о добродетелях и пороках городских пастухов можно было слышать и в кабинетах райфо, и в потребсоюзе, и даже в отделении милиции.

Сложился круг хозяйственных обычаев. Город делился на секторы, каждый из них формировал свое стадо, коровьими делами заправлял выборочный комитет. Председатель комитета имел в подчинении пастуха, иногда особого бычатника (до победы искусственного осеменения), договаривался с ближним колхозом о выпасах. У отца одного журналиста-кубанца до сих пор хранится печать с надписью «Председатель коровьего стада».

За известную плату колхоз выделял для гурта одну-две клетки, обычно эту землю засевали люцерной и злаковыми травами, используя частью как пастбище, частью — как сенокос. Хозяйки обязывались продать в счет колхоза центнер-другой молока в год, шло оно для детских учреждений, больниц, родильных домов. Нужно сказать, что вся трава в закустаренных поймах рек, в лесополосах, на обочинах и межах исправнейшим образом выкашивалась. Городок, считавший гурты на тысячи голов, был крупным производителем молока и мяса, кормил себя сам и немало поставлял на рынки.

В гостинице Лабинска до сих пор висит любопытное объявление:

Известное стирание грани между венцом создания и бессловесной тварью — память о поре, когда двор гостиницы перед базарным днем бывал полным-полнехонек. Запрещение держать личный скот привело на этот двор тишину, а базары…

— Та нехай они сказятся, такие базары, глаза б их не видели! Семечек только и купишь, да, может, грузин мандаринов привезет. Вот годов семь назад были базары — да… Заходишь в ворота, слева худобу продают. Тут и мычит, и мекает, петухи кричат, гуси тебя щиплют — покупай! А молочный ряд! Господи боже ж мой, и сладкое молоко, и кисляк, и ряженка румяная, и брынза, и сметана — ножом ее режь, и масло в капустном листе. Хотишь — тут кушай с булочкой, хотишь — до дому неси. И дешево, сказать — не поверите: рублей восемь кило говядины, на старые деньги, конечно. А каких фруктов, каких помидоров, и синеньких, а сколько вина осенью! Пройдешь только по ряду, напробуешься — и потекла «Кубань, ты наша родина»… Та что, не правда, скажете?

Правда. Скупка коров помогла навести чистоту на заросших спорышом улицах, но превратила городок из производителя молока и мяса в потребителя. Еще полбеды, если б изъятие личного скота подняло производство животноводческих продуктов в общественном секторе. Но краевые организации не сумели использовать громадное пополнение колхозных и совхозных гуртов. И это уж, несомненно, крупный экономический провал.