Есть записи о тех болезнях и в дневнике В. 3.Коржа. Одна из них, помеченная 6 августа, касается и меня: «Два человека заболели кровавым поносом. Один при походе упал, пришлось нести».

Интересна и еще одна его запись. Смысл ее следующий. Сидели мы тогда посреди большого болота, на острове. Холодно. Голодно. Хлопцы мучаются животами. Пошел по острову и подстрелил из нагана рябчика. Ощипали, сварили птицу.

Партизаны едят и удивляются: это же надо, командир из нагана попал в рябчика. И далее Корж добавляет, что никакого труда это для него не составило, но все равно слышать похвалу было приятно.

7 августа заболел и он сам. Четырьмя днями позже, 11 августа, Корж делает пометку: «Во второй половине дня я себя стал чувствовать опять плохо…» Ученого слова «дизентерия» он не употреблял. Пользовался более привычной, крестьянской лексикой.

Выручили нас пастухи из колхоза «Комсомолец». Они принесли немного овсяной крупы и два пуда муки. Мы упросили их под расписку отдать колхозного бычка.

Старший из пастухов Григорий Давидович больше ничего не дал. «Нельзя, – сказал, – потому что это не наше, а общественное». Плохо, что не было соли. Правда, был мед. На месте сожженного хутора осталась пасека. На могучих дубах и липах – около десятка колод-ульев.

Нашлись среди нас «бортники» поневоле. Окуривали пчел пороховым дымом. Вынимали из патрона пулю, поджигали порох и приставляли к летку. Бедные пчелы «отдавали» мед.

Способ варварский, но другого выхода не было. Это было спасением для нас. Но мед – такой продукт, что его много не съешь. Один партизан, кажется, Витя Лифантьев, переел и катался по земле от боли в животе.

Дед Дубицкий, мудрый человек, спасал его по собственной методике. Разложил большущий костер, уложил больного поближе к огню и держал его так до тех пор, пока на животе не появились кристаллики сахара. Возможно, кто-то не поверит, но мне запомнилось именно это.

Так питались пару недель: собирали чернику, варили в котелках на костре, добавляли мед. Жарили грибы на костре, но без соли это не еда. Только-только больные стали поправляться, как начались дожди. Все промокли до нитки. Оружие покрылось ржавчиной. А ружейного масла ни у кого не было, только щелочь.

Неожиданно 11 августа в отряд пришли два командира Красной Армии, пробиравшиеся к линии фронта. Один с карабином, другой с винтовкой СВТ – самозарядной. Оба двигались из-под Минска. Они стали первым пополнением.

Потом пришел комсомолец из деревни Боровое Иван Алексеевич Некрашевич. Он попал в окружение, но до своей деревни в Житковичском районе добрался с двумя винтовками. Он попросил взять вместе с ним в отряд брата Григория, сестру Веру и младшего брата Михаила, которому было всего шестнадцать лет.

Позже пришел и средний брат Сергей, железнодорожник со станции Орша. Прекрасное пополнение. Целая первичная комсомольская организация, шутили тогда ребята.

Иван в 1943 году стал командиром отряда. Хорошо воевала вся семья до июля 1944 года. В те дни вернулись в отряд Владислав Станиславович Буйницкий и Константин Иванович Конушкин, которые сопровождали до Гомеля Веру Хоружую. Принесли нам пожелания успехов и сообщение о том, что ЦК ничем пока помочь не может. Раций в наличии нет, а оружия два человека за полтораста километров много не унесут.

Через неделю оклемались и опять в поход. Покинули гостеприимный лес 15 августа, а 16-го ночевали в лесу у озера рыбхоза «Белое».

До сих пор помню ту ночь. Звездное небо, земля, нагретая солнцем. Карпы резво плещутся. Их выпустили из прудов в озеро, чтобы не достались оккупантам. Видать, крупные. Ударяли хвостом по воде так, что слышно было за версту. Странная все-таки натура человек. Даже в самых трудных обстоятельствах в памяти откладывается что-то жизненное.

Командир конспиративно встретился со связной Алиной Игнатьевной Кирибай. Она описала обстановку в окрестных деревнях. Встретился и с Анной Васильевной Богинской из рыбхоза, которая сообщила, что убитых нами немцев хоронили с почестями. Но народу эти похороны напомнили о другом: жива советская власть, воюет.

Молва о неуловимых и вездесущих «комаровцах» уже разнеслась по всей округе. И дело было не только в проведенных нами операциях.

Корж знал психологию людей. Поэтому он не упускал случая, когда можно было, всем отрядом открыто пройти по деревне, остановиться, не спеша побеседовать, не отказаться от приглашения перекусить. Раздавали написанные от руки листовки. Это в основном были выдержки из июльской речи Сталина.

Вот красноречивые записи в дневнике В.З. Коржа, относящиеся к тому времени:

«20.08.1941. Я почувствовал, что последние три дня наше легальное появление в деревнях и разговор со всеми и некоторыми языкастыми в отдельности дал большую пользу в нашу сторону. 9.09.1941. Утром вышли из хутора Стеблевичи и демонстративно прошли через всю деревню. С многими говорили, позавтракали в нескольких дворах».

Партизаны показывали свою уверенность. Зерна этой уверенности находили почву для прорастания. Забирая из местных складов или магазинов продовольствие, оставшееся с советских времен или собранное по приказу оккупантов, обязательно оставляли записку, что изъятие сделали «комаровцы».

А поскольку все продовольствие нам унести не было возможности, остальное раздавали людям. Те поначалу брать опасались, но когда мы писали записку, что это работа «комаровцев», вычищали склады до зернышка.

Группы по сбору продовольствия Корж направлял в разные деревни и разные стороны одновременно. Это тоже помогало создавать впечатление, что нас много.

В селах, через которые мы проходили, особенно после разгрома местных полицейских участков, обязательно проводились собрания населения. Были откровенные, зачастую трудные для нас дискуссии, в которых опять же самым трудным был вопрос «почему».

Позволю себе еще раз обратиться к докладной записке В.З. Коржа, в которой он пишет, что 24 августа «…взял всех боевых товарищей, и пошли маневрировать по деревням Житковичского района… с задачей уничтожать полицию, которая росла по деревням, множила и распространяла свое влияние на людей. Они легко поддавались полицейскому влиянию, потому что ничего не знали о фронте, а немцы распространяли слухи, что уже занята вся Россия, Москва.

Наш открытый поход по деревням и рассказ правды населению сделал много полезного для партизан, подрывал и опрокидывал то влияние полиции и немцев на население, которое они создавали. Такая же работа была проведена среди местного населения Ленинского района… Одновременно наше быстрое и умелое маневрирование создавало у людей впечатление о множестве партизанских отрядов, в то время как на самом деле наш отряд был единственным».

Уже в Краснослободском районе (на нынешней Минщине) Корж сделает для себя такую пометку: «Само присутствие партизанского отряда в районе поднимало дух населения».

Не могу не сказать о том, что на первых порах для меня и моих молодых товарищей было просто дико слышать о какой-то «немецкой полиции» из местных жителей, о «старостах», «солтысах», что одно и то же, только первое на русский и белорусский манер, второе – на польский. Мы свято верили тому, что писали в газетах до войны, были убеждены в нерушимом единстве и сплоченности советского народа.

Я твердо был уверен, что все люди за советскую власть. А тут такое… Свои стали бояться своих. И не только бояться, предавать, убивать. Не щадили даже женщин и детей. У меня это с трудом укладывалось в голове. Не хотело укладываться. Нам пришлось воевать не только с немцами, но и с полицаями, власовцами, различными легионерами – прибалтийскими, кавказскими, туркестанскими.

Помню, послали меня в деревню раздобыть хлеба для отряда. Выбор пал на меня, потому что я был из восточных краев Белоруссии, а местных партизан в деревне могли узнать. Послали еще с одним бойцом для надежности. Но он был чистый «русак», поэтому условились, что он будет изображать немого. Мы оба беженцы, пробираемся домой.