- По-моему, это мало.

    - Сколько вы получали раньше?

    - Тридцать восемь.

    - И сколько вы хотите? - спросил Эйб, явно довольный таким «американским разговором».

    - Ну... больше, чем я получал. Надеюсь, у меня будет много работы, и все это внове.

    - Хорошо, мы дадим вам сорок тысяч.

    Ага, сработало! Пять тысяч я выторговал и дальше решил не торговаться. Вместе с Ириниными тридцатью тысячами это составляло семьдесят (что теперь больше ста тысяч), и нам было достаточно. Это неплохой заработок американской семьи среднего класса; ну а о богатстве я тогда не думал, был счастлив, что взяли в такой госпиталь.

    Накануне нового, 1988 года Эйб позвонил мне домой:

    - Доктор Френкель просит, чтобы вы начали работать по илизаровскому методу прямо в операционной с самого первого рабочего дня следующего года.

    И вот ранним январским утром, немного волнуясь, я впервые вошел в госпиталь как его сотрудник. В моей жизни это был девятый госпиталь, и я по опыту знал, что вначале можно ждать разных организационных задержек. Я никого не знал, и сотрудники операционной тоже меня не знали. Четыре этажа операционного блока помещались в , основании двадцатиэтажного здания, под землей. Это было рационально, потому что госпиталь стоял в районе активного городского движения, и шум и пыль города могли проникать в надземные этажи. Я не привык к такой структуре и спускался на лифте вниз с любопытством. Толковый Эйб Мошел предупредил обо мне и дал инструкцию старшей операционной сестре. Вирджиния, молодая стройная филиппинка с красивыми черными глазами, принесла мне зеленую операционную форму и дала номер шкафа для переодевания с секретным кодом: поворот круглой ручки направо до определенной цифры, потом два поворота налево до определенной цифры, опять направо - тогда дверка открывается. Вирджиния улыбнулась:

    - А я вас знаю.

    - Да? Каким образом?

    - Я читала вашу книгу.

    - Правда? Надеюсь, вы не сильно меня критиковали.

    - Нет, что вы, мне понравилось! Я знаю, что вашу жену зовут Ирина.

    Никак не ожидал встретить здесь своего читателя, но это сразу как будто протянуло между нами невидимую нить неформального знакомства. Вирджиния показала мне длинный список сегодняшних операций: около пятидесяти в двадцати операционных. Никогда раньше я не слышал, чтобы столько ортопедических операций делалось за один день.

    - Где я должен начинать работать?

    - В операционной №8. Вы будете ассистировать доктору Гранту. Он будет делать удлинение ноги по методу Илизарова... Доктор Владимир, - доверительно вполголоса добавила Вирджиния, - мы только начинаем делать эти операции. Не сердитесь на операционную сестру, если она каких-то инструментов не знает. Помогайте ей.

    Я понял это предостережение: есть хирурги, капризничающие на операциях, особенно если у них что-нибудь не ладится. Нервничая, они срывают злобу на сестрах. Как бы ни были они несправедливы, сестры не имеют права уходить с операции, даже возражать не должны; приходится терпеть. Я иногда замечал, как под хирургической маской катились слезы обиды. Я успокоил Вирджинию:

    - Вы читали мою книгу. Можете вы думать, что я способен обидеть операционную сестру? Поверьте, если приходится трудно, я ни на кого не сержусь, кроме как на себя самого. Это мое правило.

    С Вирджинией мы потом стали друзьями. Она говорила, что я напоминаю ей отца, и в шутку звала меня отцом. Не знаю, чем я похож на филиппинца, но я отвечал ей тем, что называл ее дочкой.

    Доктор Альфред Грант, солидный грузный мужчина за пятьдесят, говорил и поворачивался медленно. Он был приветлив:

    - Это вы Владимир? Добро пожаловать в наш госпиталь!

    С ним в операционной был другой хирург, полная ему противоположность: лет тридцати с небольшим, худой, необычайно подвижный, бородатый, восточной наружности. Он подскочил ко мне и ухватился за пластмассовую карточку с фотографией и именем на моей рубашке.

    - Владимир русский? Давно в Америке? Сдали экзамен? Где проходили резидентуру?..

    По акценту я заподозрил, что он израильтянин. Так и оказалось: Дани Атар проходил в госпитале двухгодичную стажировку.

    С самого начала я понимал, что вести себя мне нужно тактично и правильно. Я был взят в госпиталь, чтобы помогать. Помогать, но не учить. Американские специалисты учить себя иммигранту не позволят. Ему надо долго, согласно индейской поговорке, «походить в мокасинах» американца, чтобы многое понять. Ну и, кроме того, в природе американцев заносчивость, еще Пушкин писал об этом, с чем тоже надо считаться.

    Доктор Грант делал илизаровские операции из любопытства к новому методу. Сразу было видно, что он в них не имел никакого опыта: действовал он медленно и нерешительно. Дани Атар, напротив, был настоящий энтузиаст, ему нужна была скорость.

    - Ну, давайте, доктор Грант, ну, давайте! - то и дело восклицал он, перебегая с одной стороны операционного стола на другую. Грант ворчал:

    - Где эти е..ные гайки? Черт меня дернул взяться за это дело!.. Для такой операции нужно иметь адское терпение... Ну, а дальше что?..

    Сестра сконфуженно смотрела на меня, я подсказывал ей, что нужно хирургу. Мы кое-как управились за три часа, а можно было за полтора... К концу операции настроение у всех поднялось. Грант больше не ворчал, а Атар прямо сиял от восторга:

    - Мы сделали это, мы сделали!..

    Хирурги из соседних операционных заходили к нам иногда, становились за нашими спинами и молча наблюдали, что мы делаем. Лица их были скрыты под масками, но по поднятым бровям и выражению глаз ясно читалось их удивление и даже скептицизм: «Посмотрим, посмотрим, что из этого получится...»

    Удивляться их настороженности не приходилось: по илизаровским операциям не было никаких руководств, никакой статистики по результатам этого лечения. Американцы доверяют своей и западной медицинской литературе, но понятия не имеют о русской. Кроме того, илизаровский метод еще не имел кода в индексе расценок на хирургические операции. Поэтому страховые компании вполне законно могли отказаться платить хирургам. Френкелем руководил задор первооткрывателя. Но, чтобы другие делали новые операции бесплатно, нужно было найти таких же энтузиастов. Можно быть какого угодно мнения об американских хирургах, но заподозрить их в бескорыстии нельзя.

    Уже в первые дни работы стало ясно, что мне придется пройти долгий и нелегкий путь преодоления настороженности, скептицизма, а возможно, и сопротивления. Может быть, двух-трех докторов поначалу стимулировала любознательность. Надолго ли ее хватит? Любознательность бывает похожа на искру: если ее не поддержать, она погаснет и огонь не разгорится. Моей задачей становилось любыми возможными путями ее поддерживать.

 Хотя я прошел курс хирургической резидентуры в Бруклинском госпитале и сдал экзамен на лицензию по практической медицине, ортопедическая хирургия была там поставлена слабо. Если я собирался стать американским специалистом в этой области, мне было необходимо знать, какие основы ее преподают резидентам в моем новом госпитале. Я решил по утрам, до работы, ходить на ежедневные занятия. Для этого требовалось получить разрешение у Френкеля. Беспокоить его, занятого человека, я стеснялся. Но в стиле работы Френкеля была редкая для большого начальника деталь: дверь в его кабинет почти никогда не закрывалась, сотрудники и посетители заходили к нему запросто, лишь назвав свое имя его секретарше Айрин. Я видел много директоров-профессоров, и сам был в Москве одним из них. Большинство держали с подчиненными дистанцию, многие проявляли даже высокомерие. Была такая советская поговорка: «Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак». Но другое дело - в Америке.

    Чтобы поговорить с Френкелем, я выждал момент, когда от него вышел очередной посетитель.