Рабочая нагрузка докторов в Америке всегда волнообразна: в какие-то годы пациентов больше, в другие меньше. В последнее время я делал все больше операций, реже илизаровские, больше - по замене больных суставов на искусственные, до ста в год. Операции эти физически тяжелые, самые трудные моменты операций я чаще и чаще отдавал резидентам, тщательно за ними следя и, где нужно, поправляя. Мне хотелось заранее подобрать себе заместителя, которому я передал бы свой офис и практику. Я искал такого среди молодых докторов. Вспоминая себя молодым, рвущимся к мастерству, к завоеванию позиций, я мечтал помочь пробиться вверх именно молодому.

    Тут я хочу привести стихотворение Федора Тютчева, которое полностью отражает мои тогдашние мысли и чувства:    

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять,

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, -

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир;

От желчи горького сознанья,

Что НАС поток уж не несет,

И что другие есть призванья,

Другие вызваны вперед;

 Ото всего, что тем задорней,

Чем глубже крылось с давних пор, -

И старческой любви позорней

Сварливый старческий задор.

    Я не страдал «сварливым старческим задором», и, по счастью, как раз тогда появились у меня два хороших молодых помощника: двухметровый гигант резидент Майкл Леард и «фэллоу», или специализирующийся, Патрик Меир, по происхождению бельгиец, но учившийся в резидентуре в Канаде.

    Бывают люди, рожденные музыкантами, дающие, как Моцарт, концерты с семи лет. Как это у них получается? Для этого нужны не только хорошие руки, но и особое врожденное чувство. Вот так и Майкл был рожден хирургом. Как у талантливых музыкантов, у него были не только хорошие руки, но и особое чувство хирургической интуиции. Он еще только проходил тренинг, но уже оперировал лучше большинства наших хирургов. Могу признаться, что кое-что он делал получше меня: в наших совместных операциях я был дирижером, а он - солистом. За всю жизнь я видел одного-двух таких блистательных хирургов, как говорят, от Бога.

    В операции, как в любом искусстве рук, важна соразмерность главного и второстепенного: точные и быстрые движения, бережное отношение к тканям и умение все делать с первой попытки. У Майкла это было развито в высшей степени.

    После операции я спрашивал:

    - Как ты знал, что больше не надо рассекать кость?

    - Так это же чувствуется!

    Чувствуется - вот именно!

    Я улыбался:

    - Майкл, ты не голоден?

    - Доктор Владимир, я всегда голоден.

    Долговязый и худой, он работал много и быстро и тратил массу энергии. После операций я обычно заказывал еду в одном из ближайших ресторанчиков, откуда быстро приносили какую-нибудь вкусную еду для всей бригады, а для него - двойную порцию. Только один раз он отказался от угощения:

    - Спасибо, доктор Владимир, но сегодня жена ждет меня к обеду.

    На следующий день я поинтересовался:

    - Ну что вчера было на обед?

    Он воскликнул с восторгом:

    - О, доктор Владимир! Пицца!..

    Вот это «обед»... Правда, у них было трое детей, что извиняло жену Майкла за такое «кулинарное искусство».

    Выходящие в отставку доктора обычно продают офис и свою частную практику тому, кого выберут. Мой офис принадлежал госпиталю, и продавать мне было нечего, но я с удовольствием передал бы Майклу свою частную практику. Но он был из традиционной католической семьи в Калифорнии, а католики всегда хотят иметь много детей, ему надо было содержать большую семью. Поэтому после рези- дентуры Майкл собирался возвращаться в свой небольшой городок, чтобы поскорее начать зарабатывать. А жаль: он наверняка мог стать профессором в любом крупном медицинском центре.

    Второй мой помощник, Патрик Меир, тоже был хороший хирург, хотя и без такого блеска. Он вырос в Европе, знал четыре языка, учился по году в университетах разных стран (так называемое «европейское образование»), был очень образован и вдумчив. Они с женой выиграли в лотерею Green Card - вид на жительство и решили переехать в Америку попытать счастья. Но пока еще не знали, что их ждет в будущем. Работая вместе, я присматривался к его способностям.

    Патрик был тип наивного интеллигента, многого в Америке не знал и не понимал. Он проходил резидентуру в Канаде, система здравоохранения там социализированная, и доктора зарабатывают намного меньше американцев. Как-то мы небольшой компанией пошли после работы выпить пива. Разговор, как часто бывает, зашел о заработках. Один из хирургов сказал:

    - Я делаю в год двести пятьдесят тысяч, и мне не хватает.

    - Так много - и не хватает? - воскликнул Патрик.

    - Это не так много, это меньше среднего заработка ортопедических хирургов.

    - Неужели? А мне кажется, это ужасно много. Я бы даже не знал, что делать с такими деньгами.

    Пройдет несколько лет, и, сидя в моем кресле, он станет получать гораздо больше, сокрушенно жалуясь:

    - Деньги в Америке развращают. Сколько ни заработаешь - все кажется недостаточно.

    В этом он был прав.

    Иногда приходил навестить меня мой бывший помощник Леня Селя. Садился он уже не на край стула, как прежде, а разваливался в кресле, и с апломбом говорил нам с Изабеллой:

    - Все эти годы в резидентуре я не жил по-настоящему, а только вкалывал. Скоро начну зарабатывать и жить. Хочу уговорить свою Ирку родить еще ребенка.

    Изабелла всплескивала руками:

    - Леня, куда же еще? У вас и так уже двое.

    Я в который раз напомнил ему о чемоданах, поисками которых он занимался перед отъездом из Москвы:

    - Да, там чемоданов не было, - смеялся он. - Но это ушло в прошлое вместе с жизнью в России. Я тут еще не жил, а когда стану жить по-американски, тогда начну чемоданы набивать!

    - Почему ты считаешь, что еще не жил? У вас хорошая квартира, машина, дети учатся.

    - Нет, это все не то. Я веду переговоры о будущей работе с разными госпиталями, торгуюсь, где смогу больше получать. Хочу, чтобы мои дети жили во дворце.

    После его ухода Изабелла говорила:

    - Владимир, как Леня-то изменился! Был такой тихий, а теперь - прямо-таки самоуверенный процветающий американец!

    - Что ж, основа всей американской культуры - делать деньги.

    - Но, Владимир, какая же это культура?

    - Какая? Американская.

    Интеллигентный, поистине культурный человек живет «не хлебом единым». Мне очень хотелось найти приятеля- собеседника, с которым я мог бы иногда поговорить о том, что люблю больше всего на свете, - об искусстве. Кроме Виктора, никто из наших докторов искусством не интересовался. Мы с ним иногда мимоходом обменивались впечатлениями о концертах или о выставках картин в музее Метрополитен. Но Виктор, как и все американцы, не знал русской культуры и искусства. А именно картины знаменитых русских мастеров были тем, о чем я сильно тосковал в Америке. По моему убеждению, мир не оценил по справедливости классиков реалистической русской живописи лишь потому, что просто их не знал.

    Как раз в это время в госпитале появился еще один новый сотрудник - иммигрант из Одессы Леня Нейман, тридцати пяти лет. Я уже навидался одесситов из Брайтона и относился к ним настороженно. Но, к моему удивлению, Леня оказался нетипичным одесситом, даже почти без протяжного одесского акцента. Меня приятно поразило, что он был знаток и любитель русской культуры и русского изобразительного искусства. При своих скромных средствах, он даже собирал небольшие рисунки и акварели. На этой почве мы с ним сошлись, несмотря на разницу в возрасте.