Мэдсена? Кто такой Мэдсен, силилась вспомнить Женевьева. А потом вспомнила. Ей нужно открыть глаза, заявить им, что она их слышит, но кто–то крепко держит ее веки, положив на них стопудовые гири.
Пока она лежала, они стояли над ней: даже потеряв способность видеть, она могла бы сказать, что стояли долго. Гарри издал возглас отвращения.
– Ты прав, Джек, – признал он. – Как всегда. Меня не привлекает слезливая второсортица, даже если нет и следа Мэдсена на ней. Что бы я делал без тебя, Джек? Ты спасаешь меня от ошибок. Если бы не ты, я бы давным–давно потерял интерес к забавам.
Она не смогла увидеть, что Такаши О'Брайан подобострастно поклонился, но смех Гарри подтвердил ее догадку.
– Вот это я и люблю в вас, японцах, – произнес Ван Дорн. – Вечно кланяетесь и шаркаете ножкой, и понимаете, что такое верность. Ты знаешь, кто хозяин, и умрешь, защищая меня.
– Конечно.
– Так позаботься о сучке. Можешь сам немного позабавиться, если не брезглив, но убедись, что избавился от тела так, что его никогда не найдут. У меня сейчас куча забот, мне ничего не должно мешать. У меня куча денег вложена в теперешний проект, а эта тварь ставит его под угрозу. Одно неверное движение, и все рухнет, и я потеряют миллиарды. А я ведь люблю деньги, Джек.
– Да, сэр.
Как бы Женевьеве умудриться открыть глаза и посмотреть ему в лицо. Но ее заволок туман, и она решила, что, собственно, ей, к чертям, плевать. Если Джек, или Такаши, собирается ее убить, то во всем мире нет ничего, что она могла бы с этим поделать – только не в этом положении. Если бы он подождал подольше, она бы, может, и смогла скатиться с кровати и спрятаться под ней. Но в этом состоянии даже подумать о том, чтобы собраться с силами и открыть проклятущие глаза, невозможно.
Кто–то наклонился над ней и ласковые руки похлопали по покрывалам, что взяли в плен ее бесполезное тело.
– Я же говорил вам не пить чай, – сказал он. Тихий голос в отличие от выговора Гарри звучал доброжелательно.
А потом он ушел, и она осталась одна. И пока она еще не умерла, то с таким же успехом могла и поспать. Что и сделала.
Глава 15
Наступила полночь, хотя Женевьева не понимала, откуда ей это известно. В роскошной спальне не было никаких часов, а ее швейцарские «Патек Филипп» исчезли вместе с одеждой. И загадочной запиской, которую оставил Питер.
Не следовало бы переживать. Ведь это просто второпях накарябанные строчки, без подписи, без нежных слов. Но этот обрывок – все, что у мисс Спенсер осталось от Питера, и она хотела сохранить его на память.
В странной тревоге Женевьева села на кровати. Наркотик перестал действовать, оставив легкое головокружение. Она слезла на пол, в ногах лишь небольшая слабость, но вполне терпимо.
Женевьева окинула взглядом свое облачение. Сплошные кружева, которые Гарри, казалось, запасал для всех своих гостий, вольных или невольных. Если заглянуть в ящики, то наверно найдется вся та же абсурдная коллекция стрингов и открытых бюстгальтеров, способных превратить А в размер С. Поскольку Женевьева уже и так имела твердый С, то применение такого фасончика вызывало опасение.
Она медленно пошла по темной комнате к незамеченным прежде окнам, с каждым шагом чувствуя, как прибывают силы. Дом стоял на утесе, возвышаясь над океаном, но каким океаном – оставалось тайной. Виднелись какие–то суда, но без очков Женевьева не могла даже определить их размеры, не говоря уже о стране происхождении, и, разочарованная, отвернулась. Почувствовала в желудке жжение и спазмы и на мгновение испугалась, что на ее здоровье особо неприятным образом сказались лекарства.
А потом поняла, что голодна. Даже умирает с голоду. И не могла вспомнить, когда последний раз ела. Гарри сказал, что она провела в искусственной коме тринадцать дней, значит, питание ее организма поддерживали внутривенно. Женевьева потрогала волосы. Чистые, как все тело, и ей стало любопытно, уже не бесстрастный ли Такаши в ответе за эту чистоту. Он работал столь же эффективно и беспристрастно, как и любой другой, но сама мысль, что с беспомощным телом возился мужчина, пока пленница была голая и без сознания, ей не нравилась. Что уж говорить, в таких вещах она была придирчивой.
Ни одного зеркала, нет даже примыкающей мраморной ванной. Явно не здесь обычно принимал своих моделей Гарри.
Впрочем, неважно: коли не надо мыться, то можно заняться чем другим.
Женевьева услышала, что кто–то идет, и нырнула обратно в кровать, снова укутавшись в простыни и закрыв глаза. Чутье подсказывало, что это не Ван Дорн, поскольку даже не глядя Женевьева могла ощущать, как исходили дьявольские миазмы от этого гада, которого она решила спасти. Больного подонка, который приказал ее убить.
Почему, черт возьми, всем так хочется прикончить ее? Сперва нападение в северном Нью–Йорке, потом Питер Йенсен, еще и Рено. По крайней мере, у Питера не было ничего личного, все дело было в простой целесообразности, у этого сукиного сына. И в конечном итоге он не убил свою пленницу, неважно, насколько практично и просто это было.
А сейчас ее смерти хотел добрый старина Гарри Ван Дорн, и его приспешник в мгновение ока готов безоговорочно выполнить его приказы, потому что…
Почему? Потому что она вновь и вновь становится жертвой обстоятельств? И может быть, все дело в том, что она не выбрала умный или легкий выход из положения, бросив жребий и связавшись с Ван Дорном. Она ведь знала, что он какой–то сомнительный – все ее инстинкты вопили, пока мозги старались убедить в обратном. И ей предстоит умереть из–за сделанной ошибки.
Никто не заслуживал наказания от этого Комитета бдительности, неважно, насколько плох человек. Или она так считала, корча из себя спасателя.
Огромная ошибка. Неужели он идет убить пленницу? Ежели так, то она так просто не дастся, будет сражаться до последней капли крови, не имея ни малейшего шанса на победу. Женевьева Спенсер не из тех, кто сдается, даже когда разумнее так поступить.
Она узнала голоса: тихо беседовали на непонятном ей языке Такаши О'Брайен и Эн. Потом О'Брайен окликнул Женевьеву:
– Мисс Спенсер? Вы проснулись?
Она подумала, не притвориться ли, но он чересчур наблюдателен. И ко всему прочему, Женевьеве не хотелось, чтобы ее застали врасплох и перерезали горло, пока она закрыла глаза.
Впрочем, нет, О'Брайен этого делать не станет. Гарри наказал не оставлять следов, а если перерезать горло, пока она в кровати, то будет слишком много грязи.
Сколько еще живет человек с перерезанной артерией? Не бегает ли, хлеща кровью, как обезглавленная курица? Или тихо уходит в забвение, вроде шекспировской Офелии?
Женевьева не стремилась отведать это на своей шкуре. Поморгав, открыла глаза и изобразила ошеломленный и якобы не сфокусированный взгляд. Она была права насчет того, кто вошел, но не увидела ни ножа, ни какого другого оружия.
Кроме неизменной чашки чая. Как там предупреждал Такаши? Бог знает, способна ли Женевьева ясно мыслить, учитывая, через что прошла, вдобавок наркотики, которыми ее пичкали пару недель.
– Вы пьете, – потребовала на английском Эн.
Если отвар не отравлен, то приправлен довольно сильным снотворным, чтобы вырубить Женевьеву почти до воскресенья. Она притворилась, что затрепетали, закрываясь, веки, еще раз что–то пробормотав и очень убедительно изображая «сонливость».
Жилистая и крошечная Эн обладала недюжинной силой и, подставив руки под спину Женевьевы, подняла ее без всякой на то помощи и настойчиво сказала:
– Вы пьете.
Больше проливая жидкость на грудь, Женевьева взяла чашку в руки. Эн стояла над ней, зорко глядя, как коршун, пока Такаши что–то не сказал азиатке, отвлекая от поста у кровати на несколько драгоценных секунд.
Женевьеве только того и было надо. Она свесилась с кровати, подняла тяжелую шелковую оборку и выплеснула содержимое чашки на толстое ковровое покрытие. Когда Эн повернулась, пленница покорно осушала последние капли, чуть передергиваясь от противного запаха.