Клара Санчес

Украденная дочь

Эта история, действие которой происходит между 1987 и 1994 годами, основана на многих других реальных историях, о которых в течение долгого времени умалчивали и которые легли в основу судеб и мировоззрений персонажей данного романа.

I

Спрятанная там, где ее не найти

1

Вероника

На верхней полке шкафа моих родителей лежал портфель из крокодиловой кожи, который был завернут в одеяло и которым никто ни разу не воспользовался. Чтобы достать его, нужно было принести из прихожей алюминиевую лестницу и забраться по ней на самый верх. Но сначала нужно было найти ключик, которым открывался этот портфель, в шкатулке моей матери среди сережек, браслетов и колец.

Этот портфель не вызывал у меня интереса. Даже мой восьмилетний брат Анхель знал о существовании этого портфеля, но у нас никогда не возникало желания порыться в нем, поскольку там не было ничего интересного: только документы на дом, справки о вакцинации, документы социального страхования, лицензия на управление такси, банковские квитанции, накладные и дипломы моих родителей. Когда бы мне пришло время учиться в институте, я тоже положила бы в этот портфель свою зачетную книжку. Отец иногда, отодвинув в сторону вазу на столе в гостиной, открывал этот портфель. В нем имелось три отделения, в которых лежало столько бумаг, что разместить их все можно было разве что на нашем самом большом столе.

Однажды отец, ложась после обеда вздремнуть, попросил, чтобы я разбудила его в пять часов. Он не побрился, и это означало, что начинался отпуск. Когда отец проснулся, лицо его было опухшим. Потянувшись и зевнув, он открыл шкаф и достал портфель: ему, по-видимому, захотелось просмотреть бумаги. Я пошла следом по коридору, глядя на его волосатые ноги и полосатые трусы, доходившие до середины ляжки. Щетина отросла уже на несколько миллиметров, и отец был похож на одного из тех тихих и мирных мужчин нашего микрорайона, которые по субботам и воскресеньям торчат у себя в гараже и либо прибивают там какие-нибудь полки, либо моют машину, делая это неторопливо, словно в полусне. Отец был таксистом и мыл в гараже свое такси. Почти все отцы, жившие по соседству, выглядели более привлекательными, когда шли на работу или возвращались с нее, чем когда находились дома, при этом отец был намного красивее большинства других мужчин, и когда он приходил забирать меня из школы, учительницы, матери других детей и даже сами дети то и дело спрашивали: «Этот красивый мужчина — твой отец?» Если мне хотелось привлечь к себе внимание в каком-то людном месте, нужно было всего лишь попросить его пойти со мной. Когда я находилась рядом с ним, мне казалось, что и я тоже красивая. Однако у моего отца отсутствовало эстетическое чувство, и он не видел в своей внешности ничего особенного. Он не осознавал того, что нравится людям, его интересовала только работа.

Я вошла вслед за отцом в гостиную. Там он положил портфель на стол из красного дерева и открыл его. Этот портфель стал впоследствии для меня необыкновенным, ибо он делил жизнь на «до» и «после», а моих родителей — на таких, какими они были раньше, и таких, какими стали, когда я узнала их тайну. Я никогда не забуду тот день. Мама повела Анхеля на занятие по карате и вернулась лишь через полтора часа, потому что она, пока Анхель занимался, шла в бассейн и плавала.

Мою маму звали Роберта, но все называли ее Бетти. У нее были проблемы с психикой, и врач порекомендовал ей выполнять побольше физических упражнений — бегать, плавать, танцевать. Лично я была не в восторге оттого, что он посоветовал ей танцевать, потому что она, танцуя дома, иногда вдруг начинала плакать, и мне оставалось только догадываться, почему она это делает. Врач также посоветовал ей окружить себя цветами, и наш дом приобрел довольно веселенький вид. Горшки и вазы с цветами стояли у нас и на веранде, и на подоконниках, и на мебели. Там, куда не попадал свет, мама поставила пластмассовые и тряпичные цветы.

Итак, мы с папой были дома вдвоем, и он сидел возле лежащего на столе открытого портфеля, когда ему вдруг позвонили. Телефон у нас был беспроводной, и отец, заявив в трубку, что за такие деньги не станет даже поворачивать ключ зажигания, вышел в сад. Я, сразу же заскучав, осталась сидеть в гостиной, рассеянно водя ладонью по красному дереву стола и коже портфеля. Из сада доносился голос отца. Он что-то очень долго говорил. От нечего делать я решила приоткрыть портфель пошире и, сделав это, обнаружила, что в нем четыре отделения, а не три, как я думала раньше. Мне захотелось проверить, насколько он большой, но тут я увидела, что из прорези показался уголок чего-то похожего на фотографию. Я очень осторожно вытащила ее кончиками пальцев — так осторожно, как будто она обжигала их! — и недоуменно уставилась на нее.

Моему взору предстала такая же, как я, девочка, но только немного старше. Мне тогда было десять лет, а эта девочка выглядела лет на двенадцать. Она была светловолосой, с густой, довольно коротко подстриженной шевелюрой и челкой. Выражение ее округлого личика на длинной и тонкой шее казалось слегка заносчивым. Что это была за девочка? Почему ее фотография лежала там, где хранилось только самое важное? Она была одета в джинсовый комбинезон, из-под которого выглядывала рубашка, и кроссовки. В руках она держала мяч.

И тут я вдруг осознала, что больше не слышу голоса отца. Он уже закончил разговор по телефону, а потому я быстренько положила фотографию так, как она лежала — чтобы виднелся лишь кончик, и вернула портфель в то положение, в котором он находился. У меня возникло ощущение, что я совершила плохой поступок, узнала что-то такое, чего мне знать не полагалось, а ведь мне ни за что на свете не хотелось вызывать беспокойство у отца тем, что я сунула свой нос туда, куда не следовало. У него и без меня хватало проблем на работе.

Я вышла в сад. Отец зевнул — совсем как это делает лев.

— Вероника, — сказал он, — принеси-ка мне баночку пива из холодильника. Выбери самую холодную.

У меня не было ни малейшего желания спрашивать у него, кто эта девочка: шестое чувство подсказывало мне, что для всех будет лучше, если я этого не узнаю.

Жестяная банка была настолько холодной, что от нее исходил ледяной пар, и этот холод обжигал пальцы, пока я шла из кухни в сад.

Я смотрела, не отрываясь, как отец, закрыв глаза, пьет пиво, утоляя вызванную жарой жажду.

— Ух… — удовлетворенно сказал он, когда банка опустела. Затем вытер пальцами уголки рта и, поправив очки, посмотрел на меня взглядом, свидетельствовавшим о том, что теперь он окончательно проснулся.

Все вокруг нас было залито ярким солнечным светом.

С этого момента портфель из крокодиловой кожи, хранящийся в самом верху шкафа в одеяле, тоже, как мне казалось, начал излучать очень сильный свет, который доходил до меня, где бы я ни находилась в доме, и этот свет проникал в мою голову и заставлял меня пойти в прихожую, взять алюминиевую лестницу, притащить ее — хотя это было бы и нелегко — в спальню своих родителей, найти ключик, подняться по лестнице, взять портфель, положить его на покрывающее постель стеганое одеяло с рисунком из больших зеленых и синих цветов и, открыв ключиком, еще раз взглянуть на фотографию, о которой я то и дело вспоминала и которая очень четко запечатлелась в моей памяти. Когда же в спальне появлялся брат или я чувствовала, что скоро должны прийти родители, я возвращала все на свои места: закрыв портфель, я клала его в шкаф, ключ — в мамину шкатулку, а затем тащила лестницу обратно в прихожую.

Девочку, изображенную на фотографии, звали Лаура. Это было написано на обратной стороне фотографии рукой моей матери. Это имя мне кое о чем говорило, потому что оно звучало у нас дома не раз и не два, однако до того момента, когда я обнаружила фотографию, я не обращала на это никакого внимания. Мои родители, разговаривая о чем-то своем, почти всегда упоминали каких-то людей, с которыми я не была знакома и с которыми, скорее всего, никогда бы и не познакомилась, — например, коллег отца и подруг юности матери. В нашем доме в разговорах упоминалось гораздо больше людей, чем их приходило к нам в гости. Мама не отличалась общительностью, и ее дружбы обычно длились недолго. Дольше всего она дружила с женщиной, которую звали Анна и у которой была лохматая собака (об этой Анне мы зачастую так и говорили: «Та, у которой есть собака»). Анна дала моим родителям денег, чтобы они наконец рассчитались за купленное в рассрочку такси. А еще она терпеливо выслушивала мою маму и всегда с ней во всем соглашалась. Мы были благодарны этой синьоре, потому что с ней мама вела себя как самая нормальная женщина с нормальной подругой, которой можно излить душу.