Вот к каким выводам я пришел.

Ленин расколол мир на два антагонистических враждебных лагеря: на страну социализма и страны не социализма и провозгласил беспощадное кровавое насилие основой большевизма, основой политики реализации абстрактной гипотезы о возможности построения коммунизма и пути к нему через социализм.

Сахаров первый понял, или во всяком случае первый во весь голос сказал, что в наш век термоядерного оружия это противостояние грозит внезапным уничтожением всего живого на Земле и указал выход.

Борьба за права человека, которую он развил, это не филантропическое занятие досужих интеллигентов, а борьба за превращение нашей страны из диктатуры в демократическое открытое общество, борьба за международное доверие, преодоление конфронтации, за путь к разоружению.

Насилию он противопоставил добро в жизни общества.

Он — гигант-естествоиспытатель и мыслитель, познавший явления природы, ведущие к управляемому ядерному синтезу и к рукотворному термоядерному взрыву неограниченно большой мощности, развивший глубинное понимание законов космологии, происхождения и развития Вселенной — так же глубоко постиг и закономерности жизни общества, указав пути преодоления катаклизма всеобщей гибели, все еще угрожающей человечеству из-за преступных действий и речей реакционной части КПСС и номенклатуры, которых мы являемся свидетелями.

Так же как поступал Андрей Дмитриевич в своих теоретических разработках по прикладной физике, заканчивая их не красивым интегралом, а формулой, готовой для применения, так и в своей общественной деятельности он не бросал лозунги и призывы, а сам сел за написание проекта «Конституции Союза Советских Республик Европы и Азии», стараясь дать нам в руки отточенный инструмент для исправления жизни нашей страны.

Не оборвись его жизнь так внезапно, он сделал бы этот инструмент совершенным.

Стенли Дезер

Дань личного уважения

Жизнь великого человека продолжается в его делах и освещается воспоминаниями современников. Работа и мысль Сахарова затрагивали очень многих, и каждый будет помнить его по-своему. В эти очень короткие заметки войдут исключительно мои личные воспоминания.

Впервые я услышал о Сахарове в конце шестидесятых годов в связи с двумя его блестящими идеями в теории гравитации и космологии. Эти идеи оказались очень близки тому, чем занимался мой отчим Оскар Клейн. Мы с Клейном часто говорили на эти темы; работы Сахарова произвели большое впечатление на нас обоих. Гипотеза Сахарова об индуцированной гравитации потом широко обсуждалась. Ей был посвящен большой обзор С. Л. Адлера, опубликованный в «Review of Modern Physics» в 1982 г. Это была попытка получить классическую эйнштейновскую гравитацию как следствие радиационных поправок при рассмотрении квантовых полей материи на гравитационном фоне. При этом также обходилась главная (и до сих пор неразрешенная) трудность с квантованием самой теории Эйнштейна. Хотя аналогичные идеи высказывались и ранее, в рамках обычной квантовой теории поля, мысль о том, что квантовые поправки могут генерировать собственно геометрию как эффективное действие, представляла в то время совершенно необычную форму «объединения», в которой фундаментальными составляющими были фермионы. Хотя эта программа встретилась с собственными проблемами расходимости, с которыми Сахаров боролся в последующих публикациях, и в своей первоначальной формулировке не была реализована, она открыла новые пути объединения гравитации и материи, диаметрально противоположные классическим эйнштейновским идеям. В определенном смысле последующее развитие супергравитации и особенно теории струн находится в русле идей Сахарова. Интересно также, что другой выдающийся физик, Я. Б. Зельдович, предпринял похожую попытку получения «индуцированного электромагнетизма», который, совместно с тем, что предлагал Сахаров, свел бы все известные в то время калибровочные теории к эффектам материи.

Вторая идея была по крайней мере столь же нова, сколь и первая, и оказала глубокое влияние на развитие современной физики. Речь шла о «состыковке» гравитации, космологии и физики частиц — о возможном объяснении барионной асимметрии Вселенной. Сахаров попытался количественно объяснить возникновение этой асимметрии открытым незадолго до этого CP-нарушением в сочетании с постулируемой нестабильностью протона. Идея была выдержана в лучших традициях физики и имела последующее развитие — такое, как теория великого объединения. Двадцать лет спустя на Фридмановском симпозиуме 1988 г., к которому я вернусь позже, знакомясь с обновленными теоретическими построениями Сахарова, основанными на современных инфляционных моделях, я пережил радость узнавания.

Сахарову скоро суждено было стать гораздо более известным в совершенно другой области, в которой он явил миру те же черты — остроту ума, широту видения проблемы и оригинальность, но здесь от него также потребовалась высочайшее личное мужество. Несмотря на то, что правозащитная деятельность поглощала у него массу сил, Сахаров не переставал заниматься наукой. Расскажу лишь об одном эпизоде.

Когда приближалось 60-летие Сахарова, Л. Аббот и я заканчивали в ЦЕРНе работу по теории гравитации. Мы решили посвятить ее Андрею Сахарову по случаю юбилея; просвещенные коллеги сказали нам, что, бесконечно малый эффект этого жеста будет по крайней мере иметь правильный знак. ЦЕРН оставался одним из немногих западных центров, с которыми в те мрачные времена советские физики продолжали активно сотрудничать. Статья была принята в ведущий европейский журнал, но, к нашему изумлению, в гранках мы посвящения не обнаружили. Таково было решение редколлегии (а не издателя); они боялись поставить под угрозу присылку статей из СССР, хотя было совершенно ясно, что советское правительство высоко ценит престиж научных публикаций на Западе и не станет им противодействовать. Наши доводы, однако, не были услышаны. Поэтому мы решили просто восстановить посвящение. К нашей радости, оно прошло в печать. И особенно приятно мне было узнать (много позже, от самого Андрея), что Сахаров получил оттиски в Горьком и одобрил нашу работу.

Первый раз я встретился с Сахаровым весной 1987 г. на Четвертом московском семинаре по квантовой гравитации, организованном академиком М. А. Марковым. Сахаров вызвал у меня чувство благоговения (редкость для физиков!). Наши советские коллеги явно испытывали то же самое: в истории физики такое уважение выпадало на долю лишь нескольких гигантов. Несмотря на пошатнувшееся здоровье и огромный «спрос» на Сахарова, он был целиком поглощен симпозиумом.

Одним из самых ярких моих впечатлений останется вечер, проведенный дома у Сахарова. Андрей пригласил нас с Джоном Уилером поговорить о физике. Это все еще казалось чудом — после недавнего его заточения в Горьком. Следуя инструкциям Бориса Альтшулера, который должен был быть нашим переводчиком, я пришел первым. Когда я поднялся наверх, Сахаров как раз шел в находящуюся поблизости квартиру, которую они только что получили. Он пригласил меня войти и подождать. Пока я был один, телефон звонил не переставая. Используя немногие русские слова, которыми владею, я просил звонить позже. К постоянным звонкам в этом доме, очевидно, привыкли. Звонили журналисты, правозащитники, просители. Тем временем вернулся Сахаров, появились Уилер и Альтшулер, Елена Боннэр вернулась из обычного московского похода за продуктами и удалилась на кухню. В СССР нас, иностранцев, кормили очень вкусно и обильно, но добывание пищи требовало, видимо, героических усилий.

Нас приглашали поговорить о науке, но времени хватило и на многое другое. Было ясно, что Андрей очень хорошо понимает английскую речь, но предпочитает сосредоточиться на физике, а не на чужом языке. Мы говорили о квантовой гравитации, космологии, а также теории струн, находившейся тогда на подъеме и очень его занимавшей. К концу вечера мы с Уилером чувствовали себя совершенно вымотанными; у нас, однако, было ощущение, что после нашего ухода Сахаров продолжит работать. Только Сахаров был в состоянии справляться одновременно с научной, общественной деятельностью и помощью тем, кто в нем нуждался. Сахаров заботился не только о человечестве в целом, но и об отдельных людях.