Это несоответствие между формой и содержанием окончательно укрепилось в моем сознании во время последней встречи с Андреем Дмитриевичем. Это было на очередной встрече нашего курса. Она происходила в одном из помещений университета. Андрей впервые присутствовал на наших сборах и, естественно, был в центре внимания. Вместе с ним была Елена Георгиевна. Они прекрасно выглядели после недавнего отдыха и непринужденно участвовали в наших беседах. Когда народ уже начал расходиться, я подошел к Андрею проститься и сказал ему: «Андрей, спасибо тебе за все». И в ответ услышал совершенно искренний: «За что?» Что я мог сказать? Я просто ответил: «За все».

Но мне кажется, что он не понял.

Сидней Бладмен

Сахаров о жизни и смерти, благословении и проклятии науки

^{Выступление 20 мая 1984 г. на церемонии по случаю присвоения А. Д. Сахарову звания почетного профессора Пенсильванского университета, США.}

Я ни разу не встречался с Андреем Сахаровым, но мне кажется, что по работам в области элементарных частиц, космологии, по отзывам известных мне диссидентов и отказников я знаю его очень хорошо. Нас особенно объединяют общие взгляды на науку и общественное устройство. Если бы не случайный географический фактор рождения, я вполне мог бы оказаться на его месте, а он — на моем, отстаивая и защищая меня.

Ученые образуют единое братство не только по профессиональным интересам, но и по разделяемым ими общечеловеческим ценностям. Ученые раньше других начинают понимать, какие огромные возможности открывают достижения физики, химии и биологии для улучшения уровня жизни, и какую чудовищную опасность таит в себе технический прогресс, не контролируемый с позиций общечеловеческих ценностей.

Для совершения открытий, для постоянного созидания требуется широта, независимость и оригинальность мысли. Именно поэтому все настоящие ученые-Сахаров, Оппенгеймер, Эйнштейн, Галилей, Коперник и другие, вплоть до Адама и Евы, вкусивших от древа познания, — так раздражают власть и представляют для нее столь большую угрозу.

Почему же власть так боится великих ученых, будь то Сахаров, Эйнштейн или Галилей? Видимо, потому, что эти люди раньше, чем кто бы то ни было, сознают потенциал добра и зла, таящийся в научных открытиях. Их опыт и знания позволяют им действовать независимо и свободно. Невозможно быть хорошим ученым в отсутствие свободы мнения, свободы обмена информацией, свободы въезда и выезда из страны — всего того, в чем ныне отказывают Сахарову и многочисленным диссидентам и отказникам в Советском Союзе и в других странах (в том числе, увы, и в нашей стране). Лишение свободы наносит науке непоправимый ущерб, без свободы она не может служить обществу.

Сахаров — один из величайших физиков-теоретиков XX века. Его достижения в области управляемого термоядерного синтеза, космологии, физики элементарных частиц, предсказание им распада протона и в конечном счете всей материи — все эти идеи на годы опередили его время. Но Сахаров занимается и правами человека, контролем над вооружениями, выступает в поддержку разрядки, защиты окружающей среды, потому что без всего этого не может быть хорошей науки — науки на службе человечеству, науки благословения, а не проклятия.

Советско-американские отношения еще никогда не были так плохи со времен Карибского кризиса в 1962 г. Если с нашей помощью в Советском Союзе верх возьмут политики умеренных взглядов, то госпоже Сахаровой позволят выехать за границу для жизненно необходимого ей лечения. Такое разрешение стало бы свидетельством того, что Советы в некоторых вопросах стали проявлять добрую волю. Если же Сахаров и его жена погибнут в Горьком, то это послужит для нас зловещим признаком: как минимум, на протяжении жизни целого поколения научному и культурному обмену между нашими странами будет положен конец.

Сегодня мы присутствовали на торжественном богослужении в честь наших бакалавров. Это важный день в жизни каждого из нас. Многие из нас в Соединенных Штатах, в странах Западной и Восточной Европы восходят в своих убеждениях к религиозной традиции. Религия несет идеалы социальной справедливости, мира и в конечном счете стимулирует научные открытия. Я хотел бы закончить свое выступление словами из обращения Моисея к народу Израиля (Второзаконие, 30,19):

«Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жить тебе и потомству твоему».

«Избери жизнь!» — это заповедь религии, гуманизма и науки. Это главная Весть, которую несет нам Андрей Сахаров.

Б. М. Болотовский

Один день в городе Горьком

В один из первых дней ноября 1984 г., утром, уже не помню по какому делу, я пошел к заведующему теоретическим отделом ФИАНа Виталию Лазаревичу Гинзбургу. Когда дело было решено, и я собирался встать, попрощаться и выйти, в кабинет вошел Ефим Фрадкин. Он вместе с еще одним сотрудником отдела собирался в командировку в Горький к Андрею Дмитриевичу Сахарову. Но оказалось, что напарник Фрадкина не мог в тот раз ехать по каким-то своим обстоятельствам. А все командировки к Сахарову были такие, что сотрудники никогда не ездили к нему поодиночке, а всегда по двое. Почему надо было обязательно отправлять визитеров по двое — этого я точно не знаю. Может быть, потому, что вдвоем легче. И обсуждение научных дел проходит живее, и, кроме того, за одну поездку больше информации можно донести до Андрея Дмитриевича. Это как раз тот случай, когда одна голова — хорошо, а две головы — лучше. И в дороге вдвоем легче, чем одному. Но я далеко не уверен в том, что именно по всем этим причинам наши сотрудники всегда ездили к Сахарову по двое. Дело в том, что все эти поездки проводились с непременного разрешения органов безопасности и под их контролем. Может быть, и с этой стороны были какие-то соображения, по которым парный визит был более предпочтителен, чем одиночный.

Так или иначе, напарник Е. С. Фрадкина не мог в тот раз поехать, и Ефим пришел к В. Л. Гинзбургу, чтобы поставить его об этом в известность.

Виталий Лазаревич решил дело быстро. Он сказал:

— Боря поедет.

Боря — это я. И обращаясь ко мне, спросил:

— Боря, Вы поедете?

И даже не успев всего сообразить, не успев прийти в волнение от того, что открывается возможность мне в первый раз за четыре года повидать Андрея Дмитриевича, я согласился.

— Ну, прекрасно, — сказал Виталий Лазаревич, — оформляйтесь.

Из кабинета В. Л. Гинзбурга мы с Ефимом вышли вместе.

— Ефим, — спросил я, — что теперь надо делать?

Ефим ездил к Андрею Дмитриевичу в Горький несколько раз и знал, как это все происходило. Он ответил:

— Надо дать телеграмму в Горький Андрею Дмитриевичу и Елене Георгиевне о том, что мы к ним собираемся, и узнать, может быть, им что-нибудь нужно. Мы привезем.

Телеграмму такую отправили. Вскоре пришел ответ, тоже по телеграфу. Ответную телеграмму привожу полностью, со всеми служебными пометками:

Доктор Бормотова заведовала диспансерным отделом в поликлинике Академии наук. К ней нужно было пойти за указанными лекарствами. В дальнейшем оказалось, что сустак форте (лекарство для сердечных больных) в аптеке диспансерного отдела был, а глазного лекарства (его название в телеграмме было приведно с ошибкой, правильное название — тимоптик) не было. Так мы в тот раз и не смогли привезти глазного лекарства, которое было необходимо Елене Георгиевне.