3. Май 1980 г. Нашу знакомую Татьяну Лебедеву почти каждый день вызывают на Лубянку; допросы длятся по 8–10 часов, следователь Капаев кричит, вращает глазами, кровь приливает к лицу. (Когда Капаев допрашивал меня — это было один раз и допрос длился не более полутора часов — он был абсолютно вежлив, корректен и спокоен. Все они — профессиональные артисты и в течение нескольких секунд могут переходить из одного состояния в другое.) Вечером, возвращаясь домой, Таня плакала, нервы были на пределе. Она отказывалась от дачи показаний, а ИМ, для ИХ сценария, очень хотелось ее сломать. А утром надо было идти снова, так как в случае неявки сразу же подключалась милиция. И так неделя, другая. Не могла Таня Лебедева сделать то, что от нее хотели, но и они впились как клещи и отступаться не собирались. Гибельная ситуация. Я ей говорю: «Попробуй пожаловаться Брежневу». И мы сочинили телеграмму, примерно такую: «Уважаемый Леонид Ильич, я являюсь членом Русской Православной Церкви и потому не могу принимать участие в этом деле… Я слабая женщина, живу одна с дочерью, а сильные здоровые мужчины из КГБ СССР на меня кричат, издеваются… Прошу Вас, защитите меня». Телеграмму она отправила днем по адресу «Москва. Кремль…». И тем же вечером с телеграфа ей принесли бесподобное «уведомление о вручении»: «Уважаемая Татьяна Юрьевна, Ваша телеграмма вручена Леониду Ильичу Брежневу». Кто знает, может быть, это уведомление сочинил тот же следователь Капаев. Но чудо состоит в том, что после этого они исчезли: Таню полностью оставили в покое и больше никуда не вызывали. В данном случае обошлось даже без заграницы, хотя копии телеграммы для передачи иностранным корреспондентам были, конечно, подготовлены.
Итак, есть белый лист бумаги, на котором изображаются какие-то знаки, слова: письмо, заклинание. И совершенно невероятный от этого эффект. И все это было задолго до перестройки.
Я привел эти примеры с единственной целью — продемонстрировать, что чудеса бывали, что государство не всесильно. Или, может быть, плохо определено само слово «государство». Возможность иногда достигать положительного результата, без сомнения, отражала определенную неоднозначность власти на самом верху. Как-то в конце семидесятых, встретившись с Андреем Дмитриевичем на семинаре, я стал спрашивать его, «кто есть кто» там, в Политбюро, кто там «за нас». Сахаров ответил: «Мы не должны об этом думать. Мы должны настаивать на своем, следовать своим принципам». Следовать своим принципам — стараться спасать конкретных людей, добиваться соблюдения элементарных прав человека, — а глобальные, политические результаты последуют сами. Так я его тогда понял, так потом и случилось. Поэтому Сахаров и старался докричаться из горьковской ямы до своих советских коллег, придавая огромное значение каждому индивидуальному выступлению.
«Нарушение закона сохранения энергии», Сахаров — «говорящая лошадь», обращения к загранице — это «сотрясение воздуха». Здесь уместно процитировать Елену Георгиевну из статьи, написанной в марте 1990 г. в ответ на публикацию В. Л. Гинзбурга в «Знамени» № 2 за тот же год:
А «сотрясение воздуха»[8] всегда помогало. Пока меня не заперли в Горьком, было опубликовано все, что Сахаров там написал (а что не опубликовано, то было спасено), в том числе и статья «Опасность термоядерной войны», без которой еще неизвестно, были бы сделаны те шаги по разоружению, которые мы имеем сегодня. И невестка наша уехала, и даже успела родить маленькую американскую гражданку. И героические усилия теоротдела ФИАН и его руководителя академика Гинзбурга оставить Сахарова сотрудником отдела увенчались успехом, потому что были поддержаны решением Национальной академии США прекратить сотрудничество с АН СССР и твердой позицией в этом вопросе ее президента д-ра Филиппа Хандлера.
«Сотрясение воздуха»: протесты тысяч иностранных ученых, «День Сахарова», голодовка в Вашингтоне напротив Советского посольства, единогласная резолюция Конгресса США, тост Миттерана в Москве, беспокойство государственных деятелей Запада, активные действия наших близких «там» и друзей «здесь», тревога, которую они сумели внушить западной прессе, — заставило правительство принять разумное решение (возвращение А. Д. в Москву. — Б. А.). А новое правительство или старое — дело второе.
Напомню: и при старом руководстве бывали победы, когда наша диссидентская «малая гласность» и Сахаров докрикивались до «города и мира», — освобождены Григоренко, Буковский, Кудирка, Гинзбург, «самолетчики» и еще многие. И докричалась она до того, что идеология защиты прав человека стала всемирной [13].
Мысль, которую я пытаюсь отстаивать в этой статье: можно было помочь Сахарову. Сознание этого постоянно мучило тогда, тяжело это вспоминать и сегодня, особенно когда сравниваешь фотографии Андрея Дмитриевича до и после голодовок. Ниже, именно с этой точки зрения я постараюсь кратко проанализировать некоторые события периода горьковской ссылки Сахарова. Хочу думать, что это не только малопродуктивное сведение счетов с прошлым, но представляет и общий интерес.
Глава 3
Ссылка: 1980–1982 гг.
Тема «физика, ученые, коллеги в период горьковской ссылки академика Сахарова» очень широкая. Об этом — в книгах Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны [1, 14, 15]. Я написал об этом в [16] и отчасти в [2, 17], высвечу здесь лишь некоторые эпизоды (главы 3–5). Для того, чтобы читателю было легче ориентироваться, приведу список некоторых событий периода ссылки:
22 января 1980 — депортация в Горький.
11 апреля 1980 — первая командировка к А. Д. Сахарову коллег из ФИАНа (список поездок см. в Приложении IV).
13 марта 1981 — первая горьковская кража рукописи «Воспоминаний».
21 мая 1981 — 60-летие А. Д. Сахарова.
22 ноября — 8 декабря 1981 — голодовка А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр с требованием разрешить выезд за рубеж Лизе Алексеевой.
11 октября 1982 — вторая горьковская кража рукописи «Воспоминаний».
Февраль 1983 — статья «Опасность термоядерной войны. Ответ Сиднею Дреллу».
25 апреля 1983 — инфаркт у Е. Г. Боннэр.
Июнь 1983 — публикация за рубежом статьи «Опасность термоядерной войны».
Июль 1983 и позже — кампания травли А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр.
2 мая 1984 — возбуждение уголовного дела против Е. Г. Боннэр, начало голодовки А. Д. Сахарова 1984 г.
9–10 августа 1984 — суд над Е. Г. Боннэр.
8 сентября 1984 — А. Д. Сахаров выходит из больницы.
16 апреля 1985 — 23 октября 1985 — последняя голодовка А. Д. Сахарова.
25 ноября 1985 — 4 июня 1986 — поездка Е. Г. Боннэр на лечение в США; 3 января 1986 — операция на открытом сердце.
Февраль 1986 — письмо А. Д. Сахарова М. С. Горбачеву о необходимости освобождения узников совести.
Сентябрь 1986 — публикация этого письма за рубежом.
23 декабря 1986 — возвращение в Москву.
Сразу после депортации 22 января 1980 г. началась бешеная травля в газетах. Одна из главных тем: Сахаров давно потерял способность заниматься наукой: «взбесившийся интеллигент», «деградировал как ученый». «Предатель он потому и называется предателем, что продается…» («Известия», 23 января). «История падения Сахарова — пример идеологической диверсии и манипуляции тщеславием себялюбца»; «…брюзжащий академик» («Литературная газета», 30 января). «Гигантская мощь термоядерного оружия общеизвестна, она глубоко поразила Сахарова, создав у него определенный синдром (навязчивую идею)… Он как-то не мог провести грань между своим участием в изобретении и желанием единоличного обладания ядерной бомбой»; «Его „гуманизм“ не просто фальшив. Он патологически бесчеловечен» («Комсомольская правда», 15 февраля). Все выглядело так, что депортация — это лишь первый шаг, что за этим вполне может последовать убийство. Высылка Сахарова была чисто гангстерской, не подкрепленной никакими законными процедурами акцией; она была шоком для всех и никто не знал, что последует за этим. Ведь мы здесь всегда ждем поворота к тотальному террору («поворота к новому периоду массовых репрессий», — как пишет Сахаров в приведенном в Приложении III «Письме советским ученым»). Но вот через несколько дней вернулась из Горького Елена Георгиевна и тот, в сущности, невероятный факт, что ее выпустили, внушил надежду: КГБ все еще не всесильно, с его безобразиями можно бороться. Она сделала заявление прессе (то, что ей не мешали общаться с иностранными корреспондентами тоже означало, что глобальная система координат, очевидно, не поменялась): «Я защищаю своего мужа… Я приглашаю коллег-ученых: приезжайте к Сахарову. Я предлагаю вам стол и кров. Приезжайте и работайте» [18].
8
См. примечание в статье Е. Л. Фейнберга, с. 695.