А. Д. сказал, что хотя, по счастливой случайности, самые близкие ему люди в годы террора не пострадали, он всегда понимал, где находится, записывать свои мысли начал только во времена поздней оттепели, но какую-то правдоподобность рассказов отвергнуть все же не может.

8. Когда правительство подарило Сахарову, одному из первых, только что начавшую выпускаться автомашину «Победа», он, поездив на ней пару дней, обменял машину на подержанный велосипед кого-то из сотрудников, на который давно зарился.

А. Д. смущенно улыбался, не опровергая и не подтверждая такие рассказы.

9. Сахаров пользовался таким авторитетом в Академии наук, что мог проводить на выборах тех, кому симпатизировал.

А. Д. усмехнулся и сказал, что несколько раз предлагал выбрать иностранным членом Академии американского теоретика М. Гелл-Манна, но ему всякий раз заявляли, что это политически нецелесообразно и лучше даже не ставить вопрос на голосование, чтобы потом не конфузиться. (Кстати, он никогда и не пытался выдвинуть кандидатуру Р. Фейнмана, физическое мировоззрение которого ему почему-то не импонировало.)

10. Как-то в большой комнате теоретического отдела ФИАНа, где за одним из столов работал А. Д., несколько молодых сотрудников говорили о дороговизне джинсов (это было в середине семидесятых)! А. Д. поднял голову и сказал, что он однажды видел множество джинсов в магазине «Березка» и, кроме того, по совсем иным ценам. Вечером он сам зашел в магазин, попросил завернуть несколько пар штанов, а когда продавцы отказались принять обычные деньги, он указал на подпись на банковских билетах: «Обеспечивается… имеет хождение…» Директор судорожно звонил в соответствующие органы, ему приказали поскорее все выдать и не связываться с академиком Сахаровым.

Наутро сотрудники А. Д. получили свои джинсы по доступной цене и на обычные советские рубли.

11. Когда А. Д. по известному указу лишили наград и выслали в Горький, то Академии наук было велено исключить его. На Общем собрании президент АН СССР А. П. Александров сказал: «Сейчас по повестке дня мы должны рассмотреть вопрос об исключении А. Д. Сахарова из состава Академии. Правда, такого прецедента в Академии наук еще не было». Но тут П. Л. Капица, около которого — совершенно случайно, конечно, — оказался микрофон, громко заметил: «Неправда, такой прецедент был — в 1933 г. Эйнштейна исключили из Прусской академии наук». Анатолий Петрович немножко помедлил и сказал: «Итак, переходим к следующему вопросу повестки дня».

И Александров, и Капица знали, что прецедентов — и в Германии, и в большем числе у нас — было предостаточно, но тут инцидент был артистически исчерпан.

О правдивости этих последних историй я так и не успел ничего спросить у Андрея Дмитриевича.

Только сейчас, работая над этими записками, я, кажется, понял, что было главным, определяющим в интеллекте и характере А. Д. Сахарова: он был очень уверенным в себе человеком (точнее, в своих возможностях всесторонне, до конца и полностью продумывать проблемы), что давало ему фактически абсолютную независимость от мнений и отношений окружающих — после того, конечно, как он для себя мог эти мнения проанализировать. Высокая самооценка — подкрепленная, естественно, выдающимися ранними научными успехами и их признанием — не нуждалась в столь частом в науке соперничестве с кем-либо, а это вместе с природной добротой делало его открытым к мыслям и идеям других ученых.

Работа с большим коллективом, руководство им, поставили перед А. Д. социальные проблемы. И он в силу своих научных методов не мог остановиться на решении лишь насущных задач: он должен был — как ученый — докопаться до первооснов, и приняв критически тот или иной набор социальных аксиом, выстроить на их основе возможные миры, сравнить их достоинства и недостатки, оптимизировать исходные положения и их результаты. А вот тут уже, сочетаясь с абсолютной личной смелостью (вспомните М.Сервета или Дж. Бруно) и интеллигентской бессребреностью, вступало кредо ученого: на том стою!

То, что А. Д. всегда исходил лишь из первооснов, которые не могут подвергаться сомнению, я могу проиллюстрировать одним примером.

Как-то мне пришла в голову сумасшедшая мысль — второй закон термодинамики может нарушаться при лазерном излучении. Наскоро сделав за ночь какие-то оценки, я утром попытался показать А. Д., но он неожиданно горячо отмахнулся: «Не надо! Нужно ведь хоть в чем-то не сомневаться!» (Разговор происходил до обобщения этого закона Хокингом.)

Заинтригованный необычной резкостью А. Д., я попытался позже выяснить его, если можно так выразиться, методологические позиции, тем паче, что мы нередко спорили о построении курса преподавания физики в школе и в вузах. Оказалось, что, во-первых, А. Д. очень ясно, как бы в картинках, представляет себе все взаимодействия частиц при протекании физических процессов (отсюда, признался, и поддержка моих работ) и поэтому — в отличие от многих теоретиков — никакие математические соотношения никогда не являлись исходными для его работ. Во-вторых, он не помнил (видимо, сознательно не запоминал) многочисленные формулы, составляющие почти обязательный багаж каждого уважающего себя физика-теоретика. А поскольку и книгами он весьма мало пользовался (в доме на улице Чкалова в первые годы книг по физике почти и не было), то при каждом расчете — на первый взгляд, это весьма непроизводительно — ему приходилось все необходимые промежуточные выкладки делать самому, то есть начинать, как говорят, с первых принципов.

Вспомним наиболее известные научные достижения академика Сахарова.

Должна возникнуть среда с температурой в десятки-сотни миллионов градусов. В чем ее удержать? Самые тугоплавкие стенки не выдержат более пяти тысяч градусов. Идея А. Д. достаточно сумасшедшая: а почему, собственно говоря, у сосудов должны быть стенки? Так начиналась магнитная бутылка Сахарова. (Любопытно отметить, что в 60-х гг. даже многие выдающиеся ученые объясняли общественную и правозащитную деятельность А. Д. тем, что он, обладая, несомненно, задатками гения, проявил себя не в фундаментальной, а, по сути дела, в прикладной науке.)

Второй интеллектуальный подвиг А. Д. Сахарова, причем именно фундаментальный, таков. Физика покоится на нескольких законах сохранения — энергии, импульса, момента, положения центра масс, электрического, лептонного и барионного зарядов. И вдруг А. Д. показывает, что закон сохранения барионного заряда может и не соблюдаться — протон может распасться. Время его жизни, правда, сравнимо, а то и больше времени существования Вселенной, но это не суть важно, главное — принцип!

Можно, конечно, причислить сюда работы А. Д. по космологии и другие работы.

Для нас сейчас из всего сказанного важен один вывод: обдумывая ту или иную проблему, Андрей Дмитриевич опирался на очень малое число исходных аксиом, он всегда мог и никогда не боялся сам пройти весь долгий путь размышлений и построений от исходных принципов до окончательных выводов. Только огромная сила его интеллекта, сосредоточенности на проблеме, отсутствие страха перед возможностью ошибки и, тем более, отсутствие боязни последствий могли привести к успеху.

Точно таким же был его подход и к социальным и политическим проблемам: никаких догм, никаких авторитетов, в основу всех дальнейших построений кладутся несколько основных аксиом — каждый человек достоин счастья и должен быть счастлив. Реалии сегодняшнего мира играют роль краевых и начальных условий для уравнений эволюции общества, оптимизируем их, и тогда общество сможет развиваться нормально. (А. Д. не утопист, может быть, он лишь преувеличивает возможности интеллекта толпы.)

Поэтому нельзя отделить Сахарова-физика от Сахарова-философа, общественного и политического деятеля — это две ипостаси гениального человека, проявления бесстрашия мысли и жизни.

И еще. Андрею Дмитриевичу очень повезло в жизни: его семья почти не пострадала в страшные годы репрессий; здоровье не позволило ему попасть на фронт, где было выбито почти полностью его поколение; он попал в школу И. Е. Тамма, ту единственную, в которой мог развиться его экстраординарный метод мышления; в период своих закрытых работ он находился в тесном контакте с такими выдающимися и разными физиками, как И. Е. Тамм, Ю. Б. Харитон, Я. Б. Зельдович, на более короткое время к ним присоединялись Л. Д. Ландау, Н. Н. Боголюбов и другие; диссидентство во времена стагнации было наказано «всего лишь» ссылкой в Горький; огромную и еще не оцененную роль сыграла поддержка и единомыслие жены, Елены Георгиевны Боннэр, во всей нечеловеческой борьбе последних 18 лет жизни. И жизнь его была счастливой, она прошла в борьбе, где он не знал интеллектуальных и моральных поражений, где он даже дождался фактически полного признания своей правоты.