Истинно: надежда умирает последней. У тех, кто имеет силы надеяться.

Весь мой опыт почти пятнадцатилетнего знакомства с А. Д. Сахаровым свидетельствует о том, что он был самым обыкновенным человеком. Заботливым, благодарным, любящим, ответственным, с живым и неутомимым умом. Может быть, чуть лучше воспитанным, чем большая часть окружающих. Никогда не повышавшим голоса. Не давившим всех своим авторитетом. Стремившимся в споре выяснить для себя истину, а не переспорить оппонента.

…Сидели вечером втроем — А. Д., Руфь Григорьевна (его теща — человек совершенно замечательный, но о ней рассказывать надо отдельно) и я; пили чай; разговаривали. Елена Георгиевна была за границей (весна 79 года). А. Д. к слову упомянул о том, что в одной из своих работ он писал о необходимости перейти школам на пятидневку — чтобы дети могли больше времени проводить дома, в семье. Мы с Руфью Григорьевной с ним заспорили — все ли родители мечтают об этом? Люди живут так напряженно, завалены домашними делами; может, в массе, и рады возможности сделать в субботу какие-то дела, пока дети под присмотром. Особенно нападала Руфь Григорьевна (теща!), я поддакивал. «Значит, вы считаете, что я был неправ? Ну, так или иначе, я это написал…» — невозмутимо отвечал А. Д. и продолжал развивать мысль дальше. Возвращаясь домой, я ругал себя за гонор и самомнение, но поделать уже ничего не мог…

…Летом 88-го сидели однажды втроем — Ефрем Янкелевич (муж Татьяны — дочери Елены Георгиевны; с 77-го по 86-й годы Ефрем координировал за границей усилия по защите Сахаровых), я и еще один друг дома. Говорили о том, что хорошо бы опубликовать в открытой советской печати хоть что-то из работ А. Д., уже давно напечатанных на Западе. Перебирали варианты. Через некоторое время к нам присоединился Андрей Дмитриевич; стали уговаривать его. Он отказывался, говорил об опубликованном ранее как об устаревшем, слабом, требующем переделки (а времени нет). А статья-полемика с Солженицыным (см. в [4]) — что там устарело или требует переделки? «Ну, не знаю…», — тянул А. Д.: видно было, что разговор ему неинтересен. Вдруг я вспомнил: «Погодите, вчера жена читала Вашу статью в сборнике „Иного не дано“ и что-то ей там сильно не понравилось. Она даже меня в свидетели призвала, что что-то не так. О чем же шла речь? Сейчас вспомню…». — А. Д. как ожил, распрямился на стуле: «Послушай, это самое важное из того, о чем мы здесь полчаса говорили. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, это может быть достаточно серьезно». — Наконец я вспомнил — речь шла об абзаце, в котором Сахаров характеризует КГБ как «возможно, наименее коррумпированный из всех государственных институтов». Вмешались и ребята: «Вы действительно так считаете? Даже после всех этих побегов кагэбэшников на Запад и их разоблачительных выступлений?» А. Д. опять потерял интерес к разговору, опять сгорбился на стуле: «Да-да, мне уже говорили об этом месте. Ну, неважно. В общем, я действительно так считаю…»

…«Люся, Люся! Иди сюда, послушай, что Леня рассказывает, как они с Машей были на раскопках» — август 87-го, я рассказываю, как мы с дочкой копали ранний неолит в Карелии (археологическая экспедиция под Медвежьегорском) и о том, что испытываешь, когда держишь в руках «находку» — первобытную стамеску из плотного зеленого камня (точный прообраз своих будущих стальных потомков, но с неизъяснимым благородством первозданных линий). Стамеску эту до тебя держал в своих руках человек аж 8 тысяч лет назад! Можно представить, что для него означала утрата этого важного инструмента… В глазах у А. Д. блеск, как у пацана, на лице восторженная улыбка — ему тоже хочется сделать такую находку! Елена Георгиевна кричит с кухни, чтобы ее оставили в покое, у нее и так много дел…

…Я хвастаюсь, что уже неделю, как бросил курить и, поскольку теперь даже не тянет, наверное, всерьез и надолго. А. Д. начинает меня хвалить и захваливает так, что неудобно. «Ну, чего там, в самом деле, Андрей Дмитриевич. Вы же вот вообще никогда не курили». «О!» — парирует А. Д. «Две большие разницы: блудный сын, вернувшийся к церкви, всегда ей дороже верного сына, никогда церковь не покидавшего», — разговор происходит 21 января 80 года, в прихожей на Чкалова: мы с женой пришли на званный вечер. За столом — хозяева с Руфью Григорьевной и Лизой, чета Владимовых и мы. Руфь Григорьевна (ровесница века!) оживлена разрешением на поездку к внукам в Америку; Лиза — спокойная и общительная; очаровательная говорунья Наташа Владимова (из цирковой семьи наездников Кузнецовых, сама когда-то выступала на арене); выглядящей на ее фоне медлительным увальнем Георгий Николаевич — но зато послушать его!

Владимов много и интересно рассказывал о литературе, в особенности — о Набокове: трижды выдвигался на Нобелевскую премию; в 70-м сам снял свою кандидатуру, пропуская вперед Солженицына — «тому сейчас важнее»; в 75-м наряду с Набоковым выдвинули Максимова от русского зарубежья и Трифонова от Советского Союза, и они своих кандидатур не сняли — может, такое обилие русских среди соискателей и повлияло на то, Набокову премию не дали?

Общее восхищение вызвало восьмистишие Набокова, написанное в 42-м году:

и его политическое кредо, изложенное в ответах на какую-то анкету: «Мои симпатии на стороне той идеологической системы, портреты вождей которой не превосходят размерами почтовой марки».

А. Д. иногда уходил, чтобы закончить составление какого-то документа и принес памятную медаль-монету с изображение английской королевы (портрет политического лидера). В связи с войной между Ираном и Ираком Елена Георгиевна рассказывала о времени, проведенном в Ираке (в 60-м году работала там в составе бригады советских врачей, делали населению прививки от оспы: солдаты приводили на прививочный пункт прячущихся местных жителей); об остатках каннибализма (на приеме в посольстве сидела за столом с вождем какого-то племени, рассуждавшим о том, кто годится в пищу, а кто нет); о том, как ей пришлось оказывать первую помощь руководителю Ирака Касему (его ранили во время покушения и машина с ним буквально ворвалась на территорию госпиталя, в котором работали советские врачи). А. Д. вспоминал, как во время суда в Ногинске над Кронидом Любарским дружинники кричали правозащитникам: «Стрелять не велено, но машиной сбить можем».

Говорили об Андрее Тарковском, о кино, о высказываниях Солженицына по поводу современной советской литературы. «Пушкинский дом» Андрея Битова очень понравился Елене Георгиевне и — местами — А. Д. В общем, был прекрасный семейный вечер. Правда, Елена Георгиевна по временам погружалась в собственные мысли, но потом опять возвращалась к общему разговору. Сказала вдруг, что ввод наших войск в Афганистан не ляп, не промах внешней политики, а сознательный расчет. Стала обосновывать это общим ужесточением режима. В воздухе витал вопрос: если это так, то почему на свободе А. Д., только что осудивший вторжение в Афганистан? Никто этого вопроса не задал, а задал бы — так не задержался бы и с ответом: на следующий день машину с едущим на семинар Сахаровым остановили, пассажира доставили к заместителю Генпрокурора, а потом спецрейсом — в Горький…

…30 декабря 1976 года — елка для детей на даче у Сахаровых, в Жуковке. Елка не срубленная, а живая — растет во дворе рядом с домом, так что удалось подвести к ней гирлянду. Шестеро малышей в возрасте до пяти лет — сын Юры Федорова, дети Тани и Ефрема, дети Арины и Алика Гинзбургов и наша дочь. Меня наряжают Дедом Морозом (вывороченный тулуп, мохнатая шапка вместо бороды). После ритуальных хороводов и призывов к елочке зажечься — чтение стихов, раздача подарков, бенгальские огни. Потом на дороге перед домом дожидаемся машину, в которой детей повезут в Москву (большая часть взрослых поедет на электричке). Чтобы не замерзнуть, бегаем с детьми наперегонки: я — на одной ноге, а они должны не отстать. Я прыгаю, как бывший легкоатлет: в прыжке протаскиваешь под собой ногу и выбрасываешь ее вперед, чтобы встретить землю «активно», атакующей стопой. Движение ноги при этом резко отличается от обычного. А. Д. тоже пытается так прыгать, старается правильно повторить движения. Ничего не получается…