Юрий Красавин

Ямуга

Мы стояли на железнодорожной платформе станции Ямуга: я ждал электричку до Новой Корчевы, сойдя с той, что умчалась в Тверь, а он вышел вместе со мною. Ямуга должна была разделить нас, случайных попутчиков, но тут он неожиданно предложил:

— Знаете что, напишите мой портрет. Это я вам говорю, как богатый человек бедному художнику.

— А что такое богатый человек? — спросил я самолюбиво.

— Вот только не надо намекать на духовные ценности, — сказал он раздраженно. — От этого у меня сразу зубная боль. Всё просто: богат тот, у кого есть деньги. А у меня их столько, что они даже размножаются самопроизвольно, вегетативным способом. Поскольку вы теперь на мели, я предлагаю вам работу по вашей специальности: запечатлейте мой образ для потомков. И мне будет утешительно, и вам лишняя денежка не повредит. Ну, как?

Я сказал, что он обратился не по адресу: для создания портрета ему надобен живописец или фотограф.

— Мне лучше знать, кто мне нужен, — отвечал этот денежный человек. — Вот Фурманов написал про Чапаева, а сколько героев гражданской войны осталось в неизвестности! Василию Иванычу повезло: встретил писателя. Может, и мне повезло: я встретил вас. А у меня правило: из каждого житейского случая извлекать выгоду.

В электричке мы совершенно случайно оказались рядом, а заговорили где-то на полпути от Москвы до Ямуги. Странно, что этот состоятельный человек ехал в электричке, а не в дорогом автомобиле. Наверно, это была его прихоть.

— Сколько времени займет написание романа? — деловито спрашивал он. — Я имею в виду не такой, как «Война и мир», а вот, к примеру, как про Чапаева.

Я сказал, что Фурманову для этого понадобилась, как минимум, гражданская война, а не двухчасовое сидение в электричке.

— Что, не получится романа? — озаботился он. — Тогда, может быть, вот как Тургенев про Муму написал. Неужели я и на «Муму» не потяну?

— Вы-то, может быть, и потянете, да я-то не Тургенев!

— Ладно вам прибедняться! — сказал он, нахмурясь. — Печатаетесь в столичных журналах… Что вам стоит написать книжку хотя бы в сто страниц! Сколько на это уйдет времени?

Я призадумался: как-никак мне предлагали создать нечто классическое… на уровне Тургенева или хотя бы Фурманова. Да ещё и о сроках спрашивают…

— Если речь идет о графоманском сочинении, то работы на пару дней, — сказал я тоном плотника, который подряжается срубить баньку. — А если надо написать более или менее художественно, то… по-видимому, на год работы. Да и то, как тут ручаться за успех!

— Сто страниц за год? По странице в четыре дня? Десяток строчек за смену? Вы намерены работать с прохладцей.

Подрядчик мой усмехнулся.

— Десять строк — это по крайней мере десяток страниц черновиков, — пояснил я. — Это бессонная ночь, разбитый вдребезги день, полное изнеможение, головная боль и прочее.

— Да? — произнес он тихо и озадаченно.

— А вы как думали! Вот Гоголь писал первый том «Мертвых душ» шесть лет. В поэме этой, помнится, три сотни страниц. Значит, по пятьдесят страниц в год, то есть в среднем по пять-шесть строчек в день.

— Да? — опять озадаченно сказал он. — Ишь ты… А что, верно. Хорошего много не бывает.

— И перед вами не Гоголь, — опять напомнил я.

Неподалеку от нас стояли и покуривали двое парней, и я только потом сообразил, что они имеют какое-то отношение к моему собеседнику. Впрочем, они не слушали нас.

А вокруг был весенний лес в молодой листве, не умолкающий птичий щебет, ласковый ветерок веял.

Если б не этот попутчик, сошедший вместе со мной с электрички и возжелавший стать героем литературного произведения, я прогулялся бы вон по тем мосточкам, посидел на знакомой поляне, слушая звуки лесной жизни. Затем, собственно, я и сошел именно в Ямуге, а мог бы доехать и до Решетникова — там отходит от главной магистрали ветка на Новую Корчеву. Однако вот попался заказчик литературного портрета…

Кстати, до сих пор я не знал ни имени его, ни фамилии, таково уж было наше дорожное знакомство, но тут, на платформе Ямуги, он назвал себя: Кубаров Игорь Витальевич. Назвался, будучи уже уверенным, что я соглашусь на его предложение.

А почему бы в самом деле мне не написать о нём? Передо мной стоял современный преуспевающий человек, деньги в его кошельке, вишь, размножаются самопроизвольно, делением и почкованием. Может быть, получится любопытный портрет.

— Так и быть, я напишу о вас рассказ, — сказал я.

— Повесть, — поправил он, — чтоб вышло посолидней.

— Ладно, маленькую повесть. Чтоб не напрягаться, объёмом… ну, скажем, десять-пятнадцать книжных страниц. Это немало, поверьте!

— Что за книга в десяток страниц! — запротестовал он.

— Мы опубликуем это в столичном журнале, поместим в Интернет, — убеждал я его. — О вас будут читать во всём мире!

— Ну, хорошо, — подумав, согласился он. — Только давайте поскорее, порасторопнее, не затягивайте это дело.

— Срок исполнения — три месяца.

— Два, — поправил он.

— Как получится… Может быть, потребуется вдвое больше времени: там будет отображен ваш внешний и внутренний облик, насколько это в моих силах, перечислены ваши деяния, какие пожелаете увековечить, имена предков, друзей, жён, любовниц… собутыльников и сокамерников…

— Это ж не групповой портрет, — возразил он, не обидевшись на «сокамерников». — Только я, и больше никого!

Тут подошла новокорчевская электричка, и я, уже садясь в вагон, торопливо договаривал:

— Значит, так: если вы меня нанимаете на работу, то будете ежемесячно платить мне жалованье… ну, скажем, на уровне зарплаты машиниста этой электрички.

Двери вагона сомкнулись, разделяя нас.

Пока я шёл по вагону, ища свободного места, его лицо плыло в окнах, удаляясь. На нём было такое выражение, словно он хочет ещё о чем-то спросить, и досадует, что не успел: адреса своего я ему не дал, вот что! Ничего, коли и впрямь понадоблюсь, найдёт.

Я же был доволен завершением нашей беседы: он пошутил, и я пошутил… день весенний, отчего не повеселиться!

Я так полагал, что на том наше знакомство и закончилось, что больше мы с ним никогда не увидимся. Но дня через два или три Игорь Витальевич Кубаров появился перед дверями моей квартиры в Новой Корчеве со словами:

— Я вас вычислил! Не зная ни адреса, ни телефона… Оказывается, у вас нет домашнего телефона! Как же можно без него? Вы же писатель.

— И у Тургенева не было, — напомнил я.

— Это верно, — согласился он. — Может, потому он и написал так хорошо про Муму.

Гость разделся в прихожей, не спрашивая у меня на то позволения, с любопытством рассматривал при этом на стене типографское изображение женщины, только что отрубившей голову человеку.

— За что она его так? — спросил он.

Я пояснил, что хозяйка этак обезглавила квартирного вора, застигнутого на месте преступления. Он вслух прочитал:

— «Юдифь»… Джорджоне… Ишь, как она его! Без суда и следствия.

Я пригласил гостя в свой кабинет… если, конечно, это можно назвать кабинетом.

— Я думал, писатели живут побогаче, — признался он, оглядываясь.

Книги на полках, письменный стол, стулья, шкаф, в котором и посуда, и книги; диван, на котором сплю. Рядом — комната жены, у нее поуютнее, но тоже ничего лишнего.

— А что, собственно, вы ожидали увидеть? — самолюбиво спросил я.

Он стал перечислять:

— Ковры на полу и на стенах… кресла кожаные… стол письменный вдвое больше этого… Компьютер с принтером и сканером… Послушайте, а почему у вас книги на открытых полках? Знаете что, я вам куплю шкаф, вы его поставите вот сюда.

Мне стало ясно, что если ему не дать отпор сразу, потом будет труднее.

— Благодетель вы мой, — сказал я, — вас ни о чём не просят в этом доме. Это вы пришли о чём-то попросить меня, неимущего человека. Наверно, вам нужна моя помощь. Или я ошибаюсь?