— Ты хорошо проводишь время?

— Чудесно. А ты?

Ему хотелось правдиво ответить: «Нет, я чувствую себя ужасно», но вместо этого он солгал:

— Чудесно, да.

— Разве ты не поешь чего-нибудь?

Он посмотрел на свою тарелку и понял, что уже пропустил половину блюд, а его тарелка по-прежнему оставалась пустой. Она пронзила шведскую фрикадельку в винном соусе и положила ее ему в тарелку. Он посмотрел на несчастный кусок мяса, который лежал в одиночестве на тарелке, и улыбнулся.

— Маленькое средство к существованию, — деловито сказала она, не отрывая глаз от следующего блюда, приготовленного в жаровне. Ему, как и ей, было прекрасно известно, какое средство к существованию ему нужно сегодня ночью.

Да будет известно, что Мелисса немедленно дала знать, что ей не нравится то, что ее оставили в незнакомой комнате, в этой странной кроватке совсем одну. Кэтрин вздохнула и пошла обратно в комнату. Тотчас ее дочь перестала плакать.

— Мелисса, мама будет здесь все время. Дорогая, ты не хочешь лечь?

Она уложила Мелиссу, накрыла ее, но не успела даже дойти до двери, как Мелисса уже стояла, сжимая поручень и жалобно плача.

— Тебе должно быть стыдно, малышка, — сказала Кэтрин, возвращаясь и снова беря на руки дочку, — ты можешь расстроить бабушку, ведь это она приготовила для тебя эту красивую комнату. — Комната была действительно красивая. В ней было очарование, которое Анжела с такой легкостью могла вложить во все, к чему прикасалась: яркие обои с клетчатым рисунком в пастельных розовых, голубых и желтых тонах, искусно гармонирующих с ярусными шторами, пестрое стеганое ватное одеяло, прелестная набивная подушечка. Повернувшись кругом, чтобы осмотреть комнату при тусклом свете ночной лампы, Кэтрин замерла, увидев в дверях Клея.

— Она ведет себя беспокойно?

— Знаешь, это незнакомая комната…

— Да, я знаю, — сказал он, подошел к ним, встал за спиной Кэтрин и через ее плечо начал разговаривать с Мелиссой. — Мелисса, как насчет музыки? Тебе бы это больше понравилось? — а потом обратился к Кэтрин: — Мама начала играть рождественские гимны. Почему бы не взять ее с собой вниз? Может, музыка поможет ей уснуть.

Кэтрин повернулась и посмотрела через голову Мелиссы на Клея. Выражение лица Клея заставило пульс Кэтрин участиться. Она поняла, что они одни, снизу к ним доносились звуки пианино и голоса. Клей сделал движение, протянул руку, чтобы дотронуться до нее…

Но он прикоснулся к Мелиссе, не отрывая глаз от Кэтрин. Он взял ребенка на руки.

— Пошли, — сказал он. — Я возьму ее. Ты всю ночь проносила ее на руках.

Пока пели гимны, Мелисса уснула на руках Клея, а когда ее возвратили в кроватку, она тотчас открыла глаза и начала хныкать.

— Бесполезно, Клей, — прошептала Кэтрин. — Она устала и не перестанет.

— Тогда нам нужно отвезти ее домой…

От того, как он произнес слово «домой», как поманил рукой, от задумчивости в голосе она почувствовала, как кровь зашумела в ее голове.

— Да, мне кажется, так будет лучше.

— Ты одевай ее, а я извинюсь за нас перед всеми.

По дороге домой они и словом не обмолвились друг с другом. Он включил радио, по всем каналам передавали рождественские гимны. Убаюкивающая музыка наконец укачала ребенка на коленях матери.

Кэтрин казалось, что однажды она уже играла в такой сцене: положила Мелиссу в кровать, спустилась вниз, где ее ожидал Клей. Он сидел во вращающемся кресле. На нем по-прежнему было пальто. Одной ногой он упирался в перекладину стула напротив, беспечно облокотившись на край стола. Что-то привлекло внимание Кэтрин, что-то, что он вращал между большим и указательным пальцами, что-то зеленое. Он молча вращал им — назад и вперед, вперед и назад, — это приковывало ее взгляд, как часы гипнотизера. Потом вещь остановилась, и она поняла, что это была веточка омелы.

Уставившись на нее, она произнесла, заикаясь:

— Ре-ребенок…

— Забудь о ребенке, — мягко приказал он.

— Ты хочешь чего-нибудь выпить? — глупо спросила она.

— А ты?

Ее глаза были прикованы к его глазам, серым, неулыбающимся. Нависла тишина, моментально окутывая ее. Потом, не пошевелив ни одним мускулом, он сказал:

— Ты знаешь, чего я хочу, Кэтрин.

Она посмотрела на свои ступни.

— Да. — Она как будто превратилась в соляной столб. Почему он не сделал движения? Почему он не подходит к ней?

— Хотя тебе известно, сколько раз ты меня отвергала?

— Да, восемь.

Признаваясь в этом, она почувствовала, как кровь хлынула к лицу. Она подняла на него глаза и прочла в его взгляде цену каждого отказа. И в тишине омела снова начала вращаться.

— Мне не хочется, чтобы это повторилось в девятый раз, — наконец сказал он.

— Мне тоже не хочется.

— Тогда подойди ко мне, Кэтрин, — пригласил он, протягивая навстречу руки, ожидая.

— Ты знаешь, каковы мои условия.

— Да, знаю. — Он продолжал держать руки, приглашая ее к себе.

— Тогда… тогда… — Она чувствовала, что задыхается. Разве он еще не понял?

— Тогда скажи это?

— Да, сначала скажи, — умоляла она, глядя на его длинные, прекрасные пальцы, ожидающие ладони.

— Иди сюда, чтобы я мог сказать это ближе. — Он сказал почти шепотом.

Медленно, медленно она протянула руки, касаясь пальцами кончиков его пальцев. Он не пошевелил ими до тех пор, пока она сама не преодолела расстояние между ними, говоря ему, что она тоже хочет, а ее холодная ладонь скользила по его теплой ладони. Медленно его пальцы сомкнулись на ее пальцах, и он так же медленно притянул ее к себе. Ее сердце бешено колотилось, а глаза были прикованы к его глазам, когда он притягивал ее к себе, устраивая между раскрытых ног, а одной ногой продолжал упираться в перекладину стула. Не было сомнения в том, чего он хотел. Его упругость и жар говорили об этом сами. Он крепко прижал ее к себе, а потом прильнул губами к ее губам. Веточка омелы затерялась где-то в ее волосах. Она чувствовала на ягодицах его теплые, твердые руки, которые крепко держали ее, И она чувствовала, что его теплота и упругость разливается по ее животу. Поцелуй стал ищущим и жарким, похожим на дикое выжимание губ и языков, она слышала, как встретились их зубы, потом почувствовала вкус крови, но не думала о том, кому она принадлежала. Он взялся обеими руками за ее лицо, потом резко отстранил ее от себя, мучительно заглянув в глаза.

— Я люблю тебя, Кэтрин, я люблю тебя. Почему мне понадобилось столько времени, чтобы понять это?

— О Клей, пообещай мне, что ты никогда больше не оставишь меня!

— Я обещаю, обещаю, обещаю…

Она с такой силой бросилась к нему, не дав возможности закончить говорить, что он хрюкнул. Он снова притянул к себе ее длинное, гладкое, нежное тело. Она чувствовала, как он поднял колено и потер им властно по ее бедру, закинув ее руки себе на шею. Он описал круг в кресле, потом она почувствовала, что ее ноги отрываются от пола. Наполовину наклоняясь, наполовину падая, одним движением он прижал ее к краю стола. Стол врезался ей в плечи, и она оттолкнула его, повернула, увлекая его вместе с собой в краткое путешествие на вращающемся кресле. Потом она снова стояла на полу между раскрытыми коленями Клея. Они целовались, прижавшись друг к другу и чувствуя тепло, и, пока они это делали, кресло каким-то образом начало покачиваться назад и вперед, назад и вперед, почти как ветка омелы в руке Клея. И каждый раз, когда кресло раскачивалось, напряженное тело Клея соблазнительно терлось об ее тело, а она вставала на носки и встречала его. Она почувствовала, как его рука оставила ее волосы в покое и скользнула к застежке на ремне. Она смутно помнила, что, пытаясь помочь ему, подалась вперед. Ей было приятно ощущать его руку и чувствовать прикосновение к ремню, когда он падал на пол. Одной рукой он расстегнул платье, потрогал кожу вокруг шеи, сначала пальцами, потом коснулся ее губами, потом все ниже и ниже, пока его рука не легла на низ ее живота. Он отклонился назад, чтобы посмотреть на нее, пока стаскивал платье с плеч. А когда он увидел под платьем тоненькое нижнее белье, он застонал и уткнулся лицом в пространство между трусиками и лифчиком, увлажняя кожу своим языком.