За пять с половиной лет после памятного скандала, когда отец вне себя от бешенства орал: «У меня нет больше сына!», это был третий случай, когда он заявлял о том, что Кириллу следует вернуться. В первый раз был намёк в один из нечастых визитов в отчий дом и на родину вообще — «Не надоело на чужбине? Домой-то не пора?», который Кирилл легко проигнорировал, второй раз это уже был почти приказ: «Кирилл, пора бы тебе вернуться», на что он ответил отказом, зная прекрасно, что отец рано или поздно настоит на своем. Но простых слов, сказанных по телефону: «Ты мне нужен здесь. Очень нужен именно сейчас», — от отца он не ожидал, настолько это шло вразрез с его принципами и характером.
Надеясь, что голос звучит достаточно безэмоционально, подавляя нарастающее беспокойство, Кирилл спросил:
— Что-то случилось?
— Пока ничего. Но чувствую себя неважно. Люди меняются, Кирилл, не удивляйся так, — и, резко меняя тему, в своей обычной манере, добавил: — И тут вот ещё что. У Васильича проблемы. Хочет продать своё дело. Сам понимаешь, отказать я ему не смогу, но хотелось бы, чтобы ты взглянул, что там. Насколько мы влетаем.
Кирилл понимал, что совсем легко, даже дешево, сдает позиции, но ничего не мог с собой поделать. Даже слов «ты мне нужен» не надо было — он давно всё простил, отец не раз дал понять, что жалеет о сказанном тогда в гневе, под влиянием эмоций. Что бы не случилось, отец для сына всегда фигура номер один, как не трепыхайся. Даже когда ловишь себя на схожести поступков, реакций, бессильно раздражаясь от этого...
И сейчас это «мы» тоже согревало, так глупо...
— Хорошо...
— Я рад, сынок, — теплая улыбка в голосе отца дорогого стоила, и Кирилл со светлой грустью и смирением признал, что его независимость — самообман. Будто и не было всех этих лет.
Глава 2
Петя Малахов часто думал в последнее время, что эпитафией на его надгробии будут слова «его сгубил кофе». Если оно вообще будет, то надгробие. Скорее всего, после Костровского от Пети не останется ничего, достойного погребения. Костровский просто высосет его, как паук муху, а скальп прибьёт в своём кабинете на видном месте, чтоб всяк входящий заранее проникался и трепетал.
Подумать только, ещё каких-то два месяца назад Петя был счастлив, и, как обычно это бывает, даже не подозревал, что ему вот так вот хорошо, что жизнь удалась, что он, Петя, — счастливчик. Не знал, не ведал. Как и о том, что суетливое питьё кофе непосредственно перед выходом из дома, то есть при полном параде — в костюме и при галстуке, обернётся потенциальным Петиным личным Армагеддоном. То есть, он, конечно, знал о всех возможных рисках типа обожженного языка или заляпанной одежды. Но даже представить не мог, чем ему грозит второй вариант, не предусмотренный небесной страховкой для грешного Пети. Речь о залитом банальным и благородным напитком пиджаке. Как у него так вывернулись пальцы, что он сумел довольно щедро окатить коричневой жижей серый пиджак и брюки заодно, непонятно. Однако было ясно, что просто замыть не получится.
Матюкнувшись злобно и от души (но не поминая собственно «матери» — от этого его предостерегала в прыщавой юности бабушка, женщина набожная, поэтому Петя матерился только вариациями на тему мужских причиндалов), он засуетился пуще прежнего, торопливо разоблачаясь от костюма, по которому теперь химчистка плакала. Один из двух Петиных костюмов как раз там был в настоящий момент, из-за дня рождения Ольчика, — после работы отмечали в «Роднике». Петя там отличился, перебрав и перевернув на себя тарелку с отбивной и салатом.
Так что надеть в тот памятный день было решительно нечего — более ничего, хоть отдаленно напоминающего костюм, в Петином гардеробе не водилось. Работал на фирме он недавно, летних офисных доспехов ещё не приобрёл, а два костюма — более, чем достаточно, так Малахов считал. Вчерашний студент, он не признавал другой одежды, кроме джинсов и свитеров или опять же джинсов и футболок-рубашек, в зависимости от сезона.
Позже он думал, что надо было ехать в заляпанном. Как-нибудь бы пересидел денёк.
Любопытным бы отвечал, что это только что случилось, вот пять минут как.
Но на новой, к тому же и самой первой Петиной работе, был свой порядок. Строгий дресс-код диктовал костюмы пять раз в неделю, и в короткий день по субботам — свободный стиль. В субботу все отрывались, кто как мог, в субботу можно было.
А День Пролитого Кофе оказался пятницей. И опоздание грозило карами более ужасными, чем наказание за несоблюдение правил внутреннего распорядка касательно одежды. Поэтому, проклиная всё на свете, Петя натянул джинсы посинее, свитер потемнее, накинул куртку, шапку, влез в ботинки и рванул бегом, хлопнув дверью.
«Скажу, если вдруг спросят, что перепутал дни недели», — нервно думал он, качаясь в толпе таких же рабов, набившихся в вагон метро. Он, сам не замечая, никак не мог отделаться от детской привычки оправдываться.
На работу он успел секунда в секунду, но не успел открыть рот, чтобы ответить на невысказанный вопрос Лютика из бухгалтерии, как секретарша шефа, Леночка, проходя по отделам, позвала всех в зал для тренингов (в народе «изба-мозгоебальня» или просто «ебальня» или просто «изба», смотря с кем общаешься и в зависимости от контекста беседы). Петя, поймав случайное отражение своей персоны в стекле двери, нервно пригладил непослушные даже в стрижке волосы, и поплёлся со всеми, надеясь затеряться в дальних рядах. Однако такой умный он был не один, и народ из отдела маркетинга, стратегически более удачливый, поскольку их отдел располагался ближе к залу, занял все хорошие места. Так что Петя сел в серединке, и уже ничто не могло его спасти.
Когда все расселись, вошел сам генеральный (что было дико) с каким-то мужиком. Петя даже глянул на него заинтересованно — мужик был из разряда «ничётак», видный — высокий, темноглазый, с классическими чертами героя боевика, девушки влюбятся неотвратимо. Малахов уже немного разбирался в костюмах, поэтому сразу разглядел, что мужик в порядке и очень даже. Явно дорогие часы, сверкнувшие из-под левой манжеты, когда мужик усаживался, отодвигая папки и карандаши-ручки на столе, разложенные порхающей, как махаон, Леночкой, тоже семафорили о статусе владельца.
— Дорогие коллеги, с вашего позволения, перейду сразу к делу, — завёл спич жизнерадостный Андрей Васильевич, гендир. — Позвольте представить вам моего нового заместителя, Костровского Кирилла Сергеевича. Он временно возглавит отдел сбыта, пока мы не найдём подходящую кандидатуру.
Мужик милостиво кивнул, с надменной улыбкой глядя на «коллег», неспешно приподнялся, произнёс «надеюсь, сработаемся» офигенно сексуальным голосом и опять сел, нагло поглядывая на трудовой народ. Петя видел алеющие уши сидящего впереди Лукьянова — тот мнил себя без пяти минут начальником отдела, а тут такой облом. Петя даже посочувствовал сволочному Лукьянову — тот стопицот раз уже перезаложил душу во имя карьеры, а пирог уплыл из-под носа.
Дальше представляли других начальников и главбуха, они деликатно приподнимали задницы при звуках своих имен, и всё заняло минуты, Малахов уже предвкушал утренний перекур. Вообще-то Петя не курил почти, но иногда хотелось, за компанию и если нервничал. И тут он с тоской услышал, как новое руководство изъявляет желание познакомиться теперь только с вверенным отделом, прямо здесь и сейчас.
Петя сжался, стараясь не привлекать внимания, пока остальные во главе с генеральным покидали «избу». Он сидел, глядя в свои колени и осязая тяжелый взгляд нового начальника.
И понеслась. Повторилась процедура поднятия задниц, только теперь сотрудники вставали как следует, представляясь по всей форме. Очередь дошла до Пети:
— Малахов Петр Константинович, менеджер по продажам.
Он рискнул поднять глаза. Во взгляде Кирилла Сергеевича читалась энтомологическая неприязнь хозяйки, включившей свет на кухне среди ночи. Петя замер.