Я обратился с просьбой: «Ал, можно я пойду впереди?». «Без проблем», — Ал отстегнулся от верёвки и пропустил меня вперед. Это был великодушный жест, за что я был ему очень благодарен.

Чувствуя Ала за своей спиной, я начал подъём по следующему скальному участку гораздо уверенней. Отчасти психологически, отчасти потому, что Ал фонарём освещал зацепки, идти мне стало гораздо легче.

Как и везде на Эвересте, скалы были разрушенными и ненадежными. Явно прочные зацепки легко разваливались, валуны трещали под весом тела, а поток мелких камней, казалось, находился в постоянном движении.

Камень величиной с телефонный справочник упал в нескольких дюймах от моей руки. Ударившись о скалу, он разлетелся на сотни кусков, осыпав меня дождем из каменных осколков. Одновременно сверху долетел предупреждающий крик Мингмы.

— Ты в порядке?

— Нормально, — мы продолжали подъём.

Сейчас я не знал точно, где мы находимся. С ледника Ронгбук расстояние от лагеря 6 до северо-восточного гребня не кажется слишком большим. Теперь я понял, насколько это значительное восхождение. Прошло много времени, как мы вышли из лагеря, и уже чувствовалась усталость, как от целого рабочего дня.

Еще не было и намека на рассвет. Я стал с нетерпением ждать первых лучей солнца.

Оглянувшись, я увидел, что Ал проходит участок свободным лазанием. Он, как и я, не доверял перилам, но в отличие от меня, мог обходиться без них.

Когда склон стал положе, мы пошли траверсом направо по грязному снежнику. Вдаль него была натянута новая светло-красная верёвка, каких нам давно не приходилось видеть. Прицепляясь к ней, я пытался угадать, кто же её повесил — индийцы или может быть японцы?

Перила пересекали трещину, а затем выходили на наклонную скальную площадку, размером с теннисный корт. Проходя через неё, я понял, что мы закончили первый этап восхождения.

Ужасы ночного лазанья закончились. «Желтый пояс» оказался намного круче и сложнее, чем я себе это представлял. Лезть по нему в темноте при свете налобного фонарика было ночным кошмаром.

Теперь, с первыми лучами, осветившими наш маршрут по гребню, я выключил фонарик и прикинул, что в лучшем случае мы сможем дойти до вершины часов за шесть.

Трое шерпов, в очках и кислородных масках похожие на инопланетян, склонились над своими ледорубами. Они в темпе отработали ночные часы и теперь отдыхали, поджидая нас на гребне. Один из шерпов, Лакра, был на вершине раньше, но я знал, что остальные никогда не были на такой высоте. У каждого выросли сталактиты изо льда в нижней части кислородной маски в том месте, где выдыхаемый пар замерзает, превращаясь в пики, длиной в несколько дюймов. У Мингмы были проблемы с маской. Я наблюдал, как он снял её, чтобы очистить замерзшую трубку, и вспомнил слова экспедиционного врача, который предупреждал нас, что мы можем потерять сознание, если кислород не будет поступать в течение более тридцати минут.

У меня кислород ещё не закончился, но жесткая замерзшая раковина маски натирала переносицу, я на мгновение ослабил маску, чтобы снять раздражение.

С рассветом подул наш злейший враг — ветер. Пока Ал осторожно приближался к нам, первые порывы ветра затеяли игру на северном склоне, поднимая фонтаны ледяных кристаллов. Ал восстанавливал дыхание, а я поднялся на гребень и взглянул на обрыв Канчунг — восточный склон.

Картина была жуткая — Канчунг смотрелся почти вертикальной трехсотметровой ледовой стеной. Огромные висячие ледники, изрезанные глубокими трещинами, опасно примостились на его склонах. Нетрудно представить эти биллионы тонн льда, ведущие борьбу с гравитацией исходящие огромной лавиной на нижние долины.

Когда Мэллори впервые увидел стену Канчунг в ходе британской разведывательной экспедиции в 1924 году, он назвал её непроходимой и решил, что эту стену следует оставить «другим, менее мудрым». Теперь, глядя вниз на стену, я понял, что он имел в виду. То, что впоследствии она была пройдена и по нескольким маршрутам, остается для меня невероятным.

Стена Канчунг является родиной и создателем некоторых любопытных ветров. С рассветом начинает дуть одни из них. Пока я смотрел вниз, по стене волнами поднимались облака кристаллов льда. Это выглядит так, как будто смотришь прямо в открытый «рот» градирни на электростанции. Это хвост огромного «ротора», в который закручивает Эверест постоянные северо-западные тибетские шторма. Когда кристаллы поднимаются на гребень, они уносятся на юго-восток в виде флага до сорока километров длиной.

Немногие альпинисты идут на восхождение, когда развевается флаг.

Лакра прокричал мне что-то, и я повернулся к группе.

Теперь начинался подъём по гребню. Отсюда, где мы стояли, он выглядел невероятно сложным, этакий хвост дракона с подъемами, провалами, крутыми скальными ступенями. Две из них, первая и вторая ступени, считались наиболее трудными препятствиями на маршруте с севера, но более всего меня беспокоила общая протяжённость гребня.

Ранее в Лондоне я встречался с Грегом Джонсом, одним из четырех британских альпинистов, взошедших на вершину с севера. Мы сидели в кафе в Сохо и пили капучино, когда Грег скрипнул суставами пальцев и закатал рукава, обнажив при этом попаевские (Попай — герой одноименного сериала и компьютерной игры) мускулы и вены, толщиной с альпинистскую верёвку.

— Да, первая и вторая ступени — это проблема, — говорил он мне, — но вы должны подумать о протяженности гребня. Когда пройдете гребень, вы поймете, что может понадобиться ещё двенадцать часов, чтобы после восхождения вернуться в лагерь 6. Двенадцать часов. Это чертовски долго.

Отсюда, где я стоял, слова Грега казались чистой правдой. Уже прошло чертовски много премии, а мы преодолели только незначительную часть пути. Лакра приблизился ко мне и прокричал, маска приглушала его голос.

— Мы пойдём быстро. Идите очень быстро. Хорошо?

Он указал на запястье, давая понять, что время уходит. Мы находились выше всех живущих существ на планете (8600 м), и наши силы таяли с каждым часом. В «зоне смерти» надо двигаться быстро, чтобы выжить.

Теперь, при свете дня, мы растянулись вдоль обтрепанных перил, змеящихся вдоль гребня — наследство предыдущих восходителей. После прошедших ночных часов я чувствовал, как во мне загораются искры оптимизма. Я ощущал в себе прилив сил.

Через тридцать минут мы обогнули небольшую скалу и обнаружили первого погибшего индийского альпиниста. Мы знали, что здесь на гребне должны быть тела трех индийцев, погибших несколько дней назад, но совершенно забыли о них

Первый из них лежал под нависающей скалой, окруженный почти правильным кольцом из надутого ветром снега.

Ал прокричал сквозь маску: «Наверное, один из индийцев».

Нам пришлось перешагнуть через его вытянутые ноги, чтобы продолжить путь.

Шерпы стояли, прижавшись друг к другу, остолбенев при виде трупа. Они как в молитве склонили свои головы, и только потом до меня дошло, что они действительно молились.

Я чувствовал почти непреодолимое желание взглянуть в лицо мертвого альпиниста. Какое выражение застыло на его лице в последние минуты жизни? Ужас? Улыбка? (Говорят, что у умирающего от тяжелой горной болезни иллюзия полного благополучия.)

Но его голова была далеко под карнизом, шея повернута так, что лицо смотрело в скалу. Всё, что я мог разглядеть, был край кислородной маски. От маски отходила драгоценная, дарующая жизнь трубка, идущая к кислородному баллону, слоящему прямо у скалы. Это был оранжевый российский баллон, такой же, как и наш.

Я наклонился, опираясь на ледоруб, чтобы поближе рассмотреть прибор в верхней части баллона. Конечно, он показывал нуль. Даже если он умер раньше, чем баллон опустел, кислород продолжал бы вытекать слабой струн кой в атмосферу, пока не вытек бы весь.

Он был одет очень легко: тонкая флисовая куртка, альпинистские брюки из гортекса и пара желтых пластиковых ботинок. Его рюкзак лежал рядом, он был плоским и пустым. Куда подевалось его высотное снаряжение? Пуховка? Верхние рукавицы из гортекса? Мы знали, что индийская команда хорошо оснащена. Оставалось только два объяснения случившемуся, или он изорвал их в предсмертной агонии, или кто-то снял их с трупа.