В этом не было ничего удивительного. Ведь описываемые события происходили в конце 60-х годов, в эпоху большого промышленного подъема в Австрии, в эпоху великой спекулятивной лихорадки, великого «Aufschwindl»[145]. Ведь в то самое время, когда в газетах появилось объявление Ван-Гехта, закладывался фундамент знаменитой «ротонды» — главного здания венской всемирной выставки 1873 года. О том, что одновременно с этим биржевым и спекулятивным «Aufschwinclieм» и неотделимо от него были посеяны семена венского «краха» 1873 года, никто в пору горячки не думал, а Ван-Гехта это и вовсе мало занимало.
Но уж, наверное, «никого так не взбудоражило объявление Ван-Гехта, как знакомых нам бориславских тузов — Германа Гольдкремера и Леона Гаммершляга. Они давно уже метались во все стороны, чтобы найти для бориславского воска более верный и лучший сбыт, нежели тот, который существовал до сих лор. Да и сам характер их копей свидетельствовал о том, что пришло время налечь главным образом на добычу воска, что воск должен стать теперь основой бориславского богатства, а нефть только более или менее крепким подспорьем. Нужно знать, что в первый период развития бориславских промыслов было как раз наоборот: нефть составляла главный источник доходов, а воск, если наталкивались где-нибудь в первых неглубоких шахтах на его залежи, либо совсем обходили, оставляя его в земле, либо если и выбирали, то очень мало. Брали его захожие нефтяники, брали заезжие люди, которые приезжали в Борислав что-нибудь продать, и увозили его домой нередко большими глыбами. Предприниматели мало дорожили воском, особенно мелкие владельцы, имевшие одну-две шахты. Но теперь все изменилось. Нефть в значительной части ям была исчерпана, источники, о которых предприниматели думали, что они будут течь вечно, начали иссякать. А тут еще эти проклятые американцы не только начали сбывать свою нефть в Европу, но доказали еще, что их нефть лучше очищена и дешевле бориславской! Поэтому и неудивительно, что первое место в бориславском промысле должен был занять воск. Предприниматели бросились расхватывать заброшенные шахты, на которые раньше не обращали внимания; от главных вертикальных шахт начали проводить поперечные, боковые штольни, прямые или, если это нужно было, кривые, извилистые. Начали также спускаться дальше вглубь; если прежде самые глубокие шахты были в тридцать-пятьдесят саженей, теперь глубина шахт достигала восьмидесяти-ста саженей. Чем дальше забирались вглубь, тем пласты воска становились толще, жилы богаче. Одно только допекало бориславских тузов: эго дороговизна очистки воска; его дистилляция и другие процессы, необходимые для выработки из этой желтой глинистой массы белого парафинового воска, стоили очень дорого; цена парафина, хотя и достаточно высокая, не могла все-таки обеспечить предпринимателям большие и скорые прибыли.
И вот в этот момент, как ангел-хранитель с неба, появляется хитроумный бельгиец со своим изобретением. Производство церезина, пишет он в своем объявлении, будет стоить дешевле, нежели производство чистого парафина. Далее, церезину обеспечен сбыт в России. К тому же изобретатель — бельгиец! А бельгийцы, известно, люди солидные, энергичные, на которых можно положиться, — не то что ветрогоны-французы или мошенники-немцы! Значит, прибыль скорая, большая и верная!
И Герман и Леон, прочитав объявление Ван-Гехта, немедленно написали своим агентам, чтобы они постарались ознакомиться с эти и делом, разузнать об условиях, и обещали в случае выгодности сделки приехать в Вену и завершить ее.
Агентом Германа был какой-то солидный немец-делец, который хотя и драл с Германа хорошие деньги, зато уж умел и похлопотать по его делам в Вене. Получив поручение Германа, он пошел с ним прямо к Ван-Гехту, спросил его об условиях, поторговался немного и, взяв с него слово, что он сохранит в тайне их предварительное соглашение, обещал ему, что не позже чем через неделю-две приедет и сам предприниматель и завершит с ним сделку. При этом агент заверил Ван-Гехта, что Герман человек солидный и основательный и, заключая с ним договор, Ван-Гехт может быть совершенно спокоен. Разумеется, агент старался выбить из головы Ван-Гехта мысли о будущем миллионе, но все-таки уверил его, что на полмиллиона он может рассчитывать и что его доверитель лучше чем кто-либо другой сможет оправдать эти расчеты. Ван-Гехт, хоть и скрепя сердце, согласился со всем: пускай себе и полмиллиона — тоже кругленькая сумма, о которой он когда-то и мечтать не смел. Агент еще раз подчеркнул, что Ван-Гехт должен хранить их соглашение в тайне, а бельгиец, не догадываясь, почему это его беспокоит, согласился и на это. Вскоре агент телеграфировал Герману, как обстоит дело, и просил его как можно скорее приехать в Вену для завершения сделки с Ван-Гехтом. Мы видели уже, в каком состоянии духа и при каких обстоятельствах застала Германа эта телеграмма.
Но тем временем и агент Леона Гаммершляга не дремал. Это был проворный и хитрый венский агент, известный Леону с давних пор. Он служил ему за небольшую плату, потому что Леон, как и все так называемые либералы, хотя и любил на людях внешне сверкать и блестеть, но в душе, в частных делах никогда не мог избавиться от свойственной ему купеческой скаредности и нечистоплотности. Так, он предпочитал держать какого-нибудь паршивенького агента, лишь бы только меньше ему платить. Правда, этот агент ухитрялся до сих пор ловко и быстро устраивать все дела Леона, «с его легкой руки» везло Леону, который уже неоднократно посылал ему особые добавки в знак своей признательности. Вот этот-то агент и на сей раз уладил это важное дело, к великой радости Леона. По своему обыкновению, он не брался за дело прямо, как немец, а колесил, вертелся, разнюхивал, узнавал из десятых рук. Пронесся слух, что Ван-Гехт ставит неслыханно тяжелые условия. Сам немец, агент Германа, рассказывал в кругу своих приятелей, что ходил к бельгийцу (умалчивая, по чьему поручению) и что тот выставил такие условия: он возьмет на себя руководство производством церезина, если предприниматель гарантирует ему семилетнюю непрерывную службу и пять тысяч рублей в неделю, да еще в течение последних двух лет пять процентов дивиденда с чистой прибыли от проданного церезина. Такие тяжелые условия должны были испугать каждого. У агента Леона сразу отпала охота идти к Ван-Гехту. Но он пронюхал, что есть другая стёжка в огород. За несколько дней перед тем, именно после договоренности с немцем, Ван-Гехт закрыл свою лабораторию, стараясь продать ее; уволил также своего помощника Шеффеля, который теперь без работы и заработка жил на одной из тесных уличек венского Vorstadt’a[146]. К этому-то Шеффелю и направился агент Леона и начал выспрашивать да выведывать у него. Он убедился, что Шеффель обстоятельно знает секрет производства церезина, сумел бы наладить и вести производство. Правда, Шеффель — человек бедный, робкий и совестливый — быстро выпроводил бы каждого, кто сказал бы ему: «Иди сюда и вырабатывай церезин!» Но хитрый агент не сказал ему этого, а немедленно после разговора с Шеффелем написал Леону, чтобы тот приезжал, потому что хотя Ван-Гехт и предъявляет слишком большие требования, но, с другой стороны, может быть окажется возможным устроить это дело гораздо выгоднее и легче.
А пока что агент принялся обрабатывать Шеффеля на свой лад. Он подружился с ним за пивом, заходил несколько раз к нему домой и «присматривался к его бедному житью. Шеффель жаловался ему на свою бедность, на отсутствие заработка, а ловкий агент, как назло, рисовал ему широкие, заманчивые картины прибылей, богатства и довольства, намекая с каждым разом все яснее, что и для него вовсе не закрыты ворота в этот золотой рай. Бедный Шеффель вздыхал и снова начинал свои жалобы. Чтобы опутать его, агент несколько раз деликатно одалживал ему небольшие суммы денег, то и дело обещая — похлопотать о «месте для него, да еще о таком прибыльном, что он будет ему, наверно, всю жизнь благодарен. Шеффель недоверчиво качал головой, но агент так упорно твердил свое, что бедняга постепенно терял рассудок и, обессиленный, отдавался потоку блестящих обещаний агента. Достаточно сказать, что к приезду Леона Шеффель был почти совершенно подготовлен к тому, что задумал — проделать с ним агент.