Ильин, Терещенко, Бегичева и еще три бойца ночью вышли из леса на зады небольшой деревни. В первом же доме их приняли, накормили, поделились одеждой. И тут на деревню наскочила облава. Партизан, как, впрочем, и остальных жителей, захватили, увезли в город. Их подержали в тюрьме, допросили для порядка, записали вымышленные фамилии и без задержки погнан ли на железнодорожную станцию. Погрузили в вагоны, двери вагонов задвинули, повесили замки и повезли.

Ехали двое суток.

Прошел слух, что проехали Польшу. Неужели еще дальше, в самую Германию?

Когда однажды вечером поезд остановился в тупике и двери вагонов распахнулись, пленники увидели чужой лес, чужие горы и домики полустанка. Это был конечный пункт маршрута.

Выгрузились, стали строиться, пошатываясь от изнеможения. По площади перед станцией расхаживала группа офицеров в форме войск СС. Друзья поняли, что их ждет лагерь.

Пленных повели через лес в полном молчании.

У ворот лагеря Маша сказала еле слышно:

— Прощай…

— Крепись. Я найду тебя. Ни слова о прошлом, слышишь?

Ее увели. Терещенко тоже.

Ильин остался один. Голодный, измученный неизвестностью и потерей Маши, он упал лицом вниз на жесткие нары, охватил голову руками и так пролежал всю ночь. Привычный мир, созданный трудом таких же людей, как он сам, рухнул. Впереди была грозная опасность, несравненно большая, чем в отряде. Лицом к лицу со смертью.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Терещенко не выдержал. Вызов в гестапо. Размышления Ильина. Что делать? Знакомство с новым хозяином

Лагерь, куда привезли Ильина, Бегичеву и Терещенко вместе с тысячами других русских людей, оказался обычным лагерем для восточных рабов, рассчитанным на то, чтобы невероятным трудом и страшным режимом каторги за короткий срок превратить людей в тупых и покорных животных или в трупы.

Ильин скоро почувствовал, что его сил хватит ненадолго. Днем он работал, стараясь не отставать от других, а ночами забывался в тяжком полусне, когда нет ни облегчения воспаленному мозгу, ни отдыха натруженному телу. Все его попытки встретиться с Машей успеха не имели. Никто в лагере не знал, где работают женщины, а за разговор через проволоку следовала пуля. Неизвестно, где был и Терещенко.

Если бы Аркадий Павлович имел возможность проникнуть в третью зону, которая находилась за двести метров от первой, где работал Ильин, то он увидел бы Терещенко, хотя с трудом узнал бы в нем своего круглолицего товарища по институту.

Испуганные серые глава Иона Петровича почти совсем утеряли способность реагировать на команды и приказы. Воли в человеке не было, она была подавлена де конца. С тупым равнодушием принимал он удары, машинально закрываясь от палки надзирателя; пошатываясь от слабости, шел, куда приказывали, и делал, что заставляли. Он смутно, как во сне, помнил прошлое, память его слабела день ото дня, и если что могло еще вывести Терещенко из состояния подавленности и обреченности, то только пища, хлеб — один вид любой пищи. Конец его был близок…

Зимой только что начавшегося 1944 года лагерное начальство получило приказ выявить среди заключенных медиков и ученых разных специальностей. На вечерней проверке комендант три раза подряд выкрикнул:

— Для работы по специальности требуются врачи, химики, физики и ученые-агрономы. Повторяю еще раз. Для работы…

Строй молчал. Здесь, конечно, были и те, и другие, и третьи. Но заключенные не привыкли особенно доверять фашистам. Кто знает, приглашение это на работу или досрочная отправка в газовую камеру, К тому же работать на врагов… И люди молчали.

Комендант добавил:

— Указанным лицам обеспечивается жизнь вне лагеря и особый паек.

При упоминании о пайке Терещенко проглотил слюну. Паек… Это хлеб, мясо, сахар. Паек… Это жизнь, которая вот-вот ускользнет из его надорванного тела. Паек… Может быть, Аркадий уже согласился?

Из строя выступил один, другой, третий заключенный. Терещенко глянул испуганными глазами по сторонам и тоже шагнул вперед. Будь что будет!

Их повели в комендатуру.

Иона Петровича допрашивал вежливый, холодно-официальный чиновник. Не глядя на заключенного, он спросил: Фамилия?

— Савченко, — прошептал Ион Петрович ту самую фамилию, под которой значился в лагере.

— Специальность?

— Биолог.

— Где работал?

— В институте прикладной ботаники. — Терещенко назвал адрес института.

У офицера вздернулась бровь. Он впервые посмотрел на стоящего перед ним человека.

— Кто руководил этим институтом?

— Академик Максатов, — тихо сказал Терещенко, не успев придумать какой-нибудь лжи.

— Занятно… — процедил офицер и с необычайной учтивостью заботливо спросил: — Есть хотите?

— Да, — прошептал Терещенко.

Его тут же увели в другое служебное помещение, посадили за стол. Он придвинул к себе сразу три тарелки и стал есть, поглядывая исподлобья на окружающих, как волк. Он ел до тех пор, пока стало трудно дышать. Но и тогда он не мог равнодушно смотреть на пищу и быстро, воровато стал прятать по карманам куски хлеба. И вдруг он понял, что совершил подлость. Зачем он сказал о Максатове?

Но ему не дали много времени на размышление. Все тот же офицер подсел поближе к Терещенко и спросил тоном дружелюбного собеседника:

— Жаль, что Максатов погиб, не правда ли? Светлая личность.

Терещенко теперь подавленно молчал и смотрел на свои ноги. Офицер добавил с нотками раздражения:

Вы, кажется, видели его смерть. Не расскажете ли мне? Пожалуйста, будьте отзывчивы к моим вопросам. Сказали «а», говорите «б»… Ну? Я жду.

— Я вам солгал, ответил Терещенко, собрав остатки мужества. — Я не работал в этом институте, не знаю никакого Максатова. Я только слышал о нем. Я не биолог, я просто учитель, а назвался ученым затем, чтобы поесть. Обманул вас. Избейте меня и отправьте назад.

Офицер злобно рассмеялся:

— Хватились? Поздно, приятель. Хотите, я скажу, кто вы такой? Вы не Савченко. Ваша фамилия Ильин, Аркадий Павлович Ильин. Давненько мы ищем вас!

— Нет, нет! Что вы! — Ион Петрович испуганно встал. — Я совсем не Ильин, я не знаю никакого Ильина, вы заблуждаетесь.

— Вы упорствуете? Тем хуже для вас. Даю две минуты на размышление. Или вы сознаетесь, или я вас передам в гестапо. Не хотите по-хорошему, заговорите у них.

Он отвернул рукав и стал смотреть на часы. Секундная стрелка резво прыгала по циферблату. Терещенко молчал. Сердце у него упало, он был невменяем, он сам не знал, что делать.

— Все, — сказал офицер. — Время истекло.

Терещенко отвели в гестапо.

Однажды Ильина задержали утром у проходных ворот лагеря и, ни слова не говоря, повели в гестапо. Все знали, что это значит. Оттуда не возвращались.

В комнате его встретил офицер в черной форме. Он вежливо привстал за столом, сказал по-русски:

— Добрый день, герр Ильин. Садитесь.

Ильин не ответил на приветствие, но сел. Ноги его не держали.

— Устали? Да, устал. И хотите есть?

— Да, хочу. Но я боюсь, что вы ошиблись. Моя фамилия не Ильин.

Офицер улыбнулся и позвонил. Вошел солдат, вытянулся у двери.

— Проводите Ильина в столовую, покормите его, а потом приведите ко мне.

Впервые за много месяцев пребывания в лагере Аркадий Павлович поел по-человечески. И сразу страшно захотелось спать. Усилием воли он старался не поддаться соблазну уснуть, широко открывал глаза и выпрямлялся. Неужели кто-то выдал его? Эта мысль все время сидела у него в голове. Что с ним хотят делать?

Солдат повел его обратно, и тут, в приемной, Ильин сразу же уснул. Спал он, вероятно, немного. Когда его растолкали, он с трудом поднял тяжелую голову и только после грубого окрика пришел в себя окончательно.

— К следователю! — приказал ему уже другой солдат.

Спустя минуту он снова очутился на том же стуле в кабинете. Через стол от него сидел офицер и с благожелательной улыбкой осматривал его.