В одной-единственной короткой фразе оно выражало сожаление.

Будь я монсиньором Риго, то, прочитав такое письмо, пожал бы плечами. Чем же он мог помочь моему отцу победить неприязнь епископа? Предоставить дело течению времени, веря, что все постепенно образуется. Ничего больше.

- Ты кончил?

-Да.

- Ну а теперь с самого начала, по фразам.

Я читал, останавливаясь после каждой точки. Он повторял фразу вслед за мной. Потом секунда тишины, размышления и вопрос, а скорее подтверждение с его стороны:

- Это правильно.

- Да, - отзывался я.

Таким путем мы дошли до центрального места, то есть до той фразы, которая мне не нравилась. Не дожидаясь, пока он одобрит ее, я высказал свои сомнения.

- Ты не прав, - возразил Кампилли. - В письме ни в коем случае не должно быть слова "запрет".

- Но я уже пользовался им в разговоре с монсиньором Риго и представил дело в истинном свете. Епископ издал запрет, и отца не впускают на порог курии, монсиньор это знает. Ведь нельзя же, чтобы устная версия расходилась с письменной!

- Должна расходиться! - с многозначительным видом возразил Кампилли. Ты сообщил монсиньору Риго, каково положение в действительности, и это в порядке вещей. Но-в письме нам нельзя так писать. Это сразу направит дело по ложному пути.

Процессуальному. Правовому. Пойми же наконец, что верующий, католик, может жаловаться на обхождение, на холодность своего епископа, на то, что он его не понимает, но ни в коем случае не на какой-либо его поступок. Жаловаться на поступок, да еще на поступок епископа, - очень опасно, это дерзость!

- Однако в действительности, то есть фактически...

- Но не формально! - прервал меня Кампилли. - Не на бумаге! Для тебя это, быть может, условное различие, но в том мире, с которым^ ты имеешь дело, к написанному слову относятся с величайшей осмотрительностью, признавая между написанным и устным словом почти то же самое различие, что между действием и помыслом.

Мы закончили чтение. Прав он или не прав, установить было невозможно. Однако, несомненно, он обладал опытом. Следовательно, я должен был ему доверять. Кроме того, после всего им сказанного некоторые фразы при повторном чтении уже не резали мой слух. Тон письма был смиренный-да, смиренный, но вместе с тем достойный и внушающий уважение.

- Письмо в целом кажется мне очень хорошим, - признался я.

- В целом-этого мало. Важнее всего отдельные фразы. Мне известна техника чтения в курии. Мы ее здесь применили. Будем надеяться, что с пользой.

Мы выбрали самый подходящий из принесенных мною бланков с подписью отца. Выбор был большой, на некоторых подпись стояла внизу, на других-с оборотной стороны, посередине или тоже внизу. Кампилли сел за машинку и сам все перепечатал.

Еще раз перечитал. Аккуратно внес мелкие исправления пером.

Затем написал адрес на конверте. Все это он проделывал старательно, осторожно, с серьезным видом. Я тем временем наблюдал за ним молча, чтобы не помешать. Как и отец, он за работой то надевал, то снимал очки. Меня это очень растрогалоя был благодарен ему за доброту и отзывчивость. Когда все было готово, я потянулся за письмом.

- Сразу же отнесу, - сказал я.

- Конечно. Но прежде-рюмочку вермута. Мы с тобой ее заслужили!

- В таком случае я не стану пить. Я не приложил никакого труда к этому письму.

- Ничего подобного! Ты возражал. В нашем мирке за такой труд тебе причитается двойная порция!

Мы оба засмеялись. Сеньор Кампилли позвонил лакею и распорядился принести лед и кофе. Затем достал из шкафчика бутылку. Все время он говорил без умолку:

- Ты отнесешь письмо. Оставишь его в секретариате монсиньора Риго. Полагаю, что через день, самое большое через два монсиньор даст тебе сигнал. Скорей всего, через меня. Мы видимся регулярно два раза в неделю, согласно с расписанием аудиенций. Я за это время разузнаю, нет ли у кого-нибудь из моих коллег поручений, связанных с Торунью. Либо выжму что-либо из собственной канцелярии. За этим дело не станет!

- А я пока что должен ждать звонка от вас или из секретариата монсиньора Риго. Правильно?

- Вот именно! Да, чуть не забыл! - воскликнул Кампилли, разводя руками. - Приношу тысячу извинений. Мы с женой как раз обсудили этот вопрос: почему бы тебе не поселиться у нас?

Дом пустой. Ватиканская библиотека в двух шагах, каждодневный контакт между нами! Все говорит в пользу нашего плана, уж не считая того, что мне приятно оказать тебе гостеприимство.

В этот момент лакей внес поднос с рюмками, льдом и кофе. Он довольно долго их расставлял и наконец ушел.

- Мне не хотелось бы причинять вам беспокойство, - сказал я. - Право, вы слишком добры.

- Чепуха. Дом стоит пустой. Ты у нас поселишься.

Я полез в карман за деньгами, которые в свое время дал мне Кампилли. Они по-прежнему лежали в том самом конверте, в котором он мне их вручил, правда, не все, потому что какую-то часть я уже истратил. Кампилли возмутился, поняв, что я собираюсь их ему возвратить.

- Ты шутишь! - воскликнул он. - Что с того, если ты теперь не будешь платить за квартиру? Деньги тебе понадобятся. Хотя бы на еду. Ведь, кроме первого завтрака, тебе придется столоваться в городе. Так же, впрочем, как и мне, потому что кухарка вместе с моей женой в Остии.

- Поверьте, я и в самом деле не знаю, как мне вас благодарить!

- Пустяки! Совершенные пустяки. - Помолчав, он добавил другим голосом, немножко встревоженно:-У меня только одна просьба. Или, вернее, совет. Я не касаюсь того, был ли ты в прошлое воскресенье на мессе. В будущем лучше не пропускай! В особенности пока живешь у нас. Ты мне обещаешь?

- Со всей охотой!

- Отлично. А теперь еще одна мелочь: не рассказывай в своем пансионате, что переезжаешь к нам. Пани Рогульская и пан Шумовский люди очень почтенные, однако мы не поддерживаем с ними светских отношений. Тем более с пани Козицкой или паном Малинским. Понятно, что они немножко косятся на мою жену.

Для чего раздражать их еще и тем, что двери нашего дома раскрылись перед тобой, едва ты очутился на римской земле.

Эмигрантская судьба очень печальна. Комплексы! Обиды! Оскорбленное самолюбие! Моя жена полька, мой зять поляк-это верно. Не можем же мы, однако, допустить, чтобы нам на голову свалился весь этот мир обездоленных. Увы!

Он проводил меня до калитки.

- Заплати им за несколько дней вперед. Скажем, за три дня.

И возвращайся сюда к пяти. Я помогу тебе здесь расположиться.

Письмо ты взял?

- Взял.

- Ну, теперь поспеши в Роту.

Полчаса спустя, уже не стучась, помня, что эбеновые двери Роты в палаццо Канчеллерия открыты, я нажал красивую, медную, до блеска натертую дверную ручку. Тот же самый служитель точно так же сосредоточенно вкладывал в большие конверты синие выпуски каких-то изданий. Он поднял голову, поглядел на меня и сразу узнал.

- Монсиньор уже ушел, - сообщил он и вернулся к своему занятию.

- Я с письмом.

- Положите, пожалуйста, сюда. - Он дотронулся до конвертов, лежавших на столе, за которым он работал. - Я передам.

- Я хотел Ри отдать письмо секретарю монсиньора. Мне так сказано.

- В таком случае, - он мотнул головой, указывая через плечо, - первая дверь налево.

XII

Меня принял невысокий молодой священник. Отвечая на мое приветствие, он встал из-за стола, заваленного папками.

Должно быть, священник был близорук. Его глаза за сильными толстыми стеклами производили странное впечатление: они казались огромными и слегка деформированными. Когда я подошел поближе и он смог убедиться в том, что меня не знает, священник сел. Я протянул ему письмо.

- Монсиньору Риго, - сказал я и добавил:-В собственные руки.

Он поднес концерт к глазам и проверил фамилию. Кажется, мое замечание задело его.

- Письма, адресованные монсиньору Риго, - пояснил он, - попадают к монсиньору Риго. - Потом он спросил:-Вам угодно в связи с письмом выразить еще какие-либо пожелания?