- Досадное недомогание для адвоката. Не мешает ли ему астма заниматься своей профессией?

- Отец не занимается своей профессией, - возразил я. - Епископ Гожелинский...

- Я уже слышал от вас об этом, - прервал меня священник де Вое. - Я хотел бы знать в принципе, может ли ваш отец выступать.

Меня ударило в пот.

- Конечно.

Священник де Вое продолжал спрашивать деловым, спокойным тоном:

- Таково ваше мнение или так считают врачи?

- Ни разу я не слышал от врачей даже намека на то, что отцу вредно выступать в суде или вести переговоры с клиентами.

- Понимаю.

Не расплетая рук, он передвинул их так, что приоткрылся листок. Наклонившись над ним, он сказал:

- Таким образом, если бы не конфликт с его преосвященством Гожелинским, ваш отец мог бы по-прежнему вести дела.

- Безусловно. Никогда раньше он не испытывал недомогания, о котором я упомянул. Я думаю, что приступы прекратились бы совершенно, если бы отец получил возможность работать и наконец перестал бы страдать.

Священник де Вое не отрывался от листка бумаги, лежавшего перед ним. Но он не читал его. С низкого кресла, на котором я сидел, мне хорошо было видно, что глаза священника устремлены в одну точку.

- Из ваших слов, сказанных во время нашей первой встречи, я сделал вывод, что ваш отец добивается моральной сатисфакции, для него это вопрос чести. А между тем, если я хорошо вас понял, он озабочен прежде всего своими конкретными интересами.

Я забеспокоился.

- И тем и другим.

- Ясно. Спасибо. Я понял.

В этот момент я расхрабрился и задал вопрос, касающийся непосредственно самого дела. Не знаю, впрочем, была ли это храбрость или просто я больше не мог выдержать неизвестности.

Запинаясь, я спросил:

- Простите, как вы думаете? Все уладится?

- Вероятно, вы имеете в виду, все ли уладится так, как желательно вашему отцу?

Я не сводил глаз с его лица и заметил, что легкая гримаса искривила его рот, когда он поправил меня.

- Извините меня, - сказал я.

- За что?

- За мой вопрос. Я знаю, что он неправильный. Неуместный.

- Нет. Он объясняется вашей молодостью. И хорошо, что вы его задали, иначе вы ушли бы от меня с ощущением, будто не раскрыли передо мной сердца и не были со мной откровенны.

- Вы понимаете меня!

- Разумеется. Но на заданный вопрос я ответить не могу.

Вашего отца постигло большое несчастье. Он лишился доверия своего епископа.

- Ведь можно доказать, что обвинения, которые епископ Гожелинский выдвигает против моего отца...

- Епископ Гожелинский не выдвигает против вашего отца никаких обвинений.

-i Как это? - удивился я. - Ведь...

- Прошу меня не прерывать. Торуньская курия ничего не писала в трибунал Священной Роты по поводу вашего отца. Из этого следует сделать вывод, что ваш отец не совершил никаких проступков, не нарушил ни одного постановления, ни одного правила; в противном случае декан трибунала, согласно соответствующим предписаниям, давно уже был бы об этом осведомлен.

Зато неоспорим другой факт: епископ Гожелинский не питает к вашему отцу того доверия, которое необходимо таким людям, как ваш отец, чтобы заниматься своей профессией, столь тесно, столь нерасторжимо связанной с местной курией.

Я был весь мокрый от пота.

Должно ли это означать, что здесь, то есть в Риме, ничего не удастся уладить и все надо решать на месте, в Торуни?

Зазвонил телефон. Священник де Вое поднял трубку.

- Нет-нет! - сказал он. - Мы уже кончаем. Просто разговор наш несколько затянулся. Одну минуточку. - Он извинился и прикрыл трубку рукой. - Вы сейчас свободны? - обратился он ко мне.

- К вашим услугам, разумеется!

- Он сейчас свободен, - сообщил священник де Вое своему собеседнику. Я сразу же его пошлю к вам, монсиньор. Он будет у вас через четверть часа. До свидания. До свидания.

Он положил трубку и дал мне следующие указания:

- Спуститесь, пожалуйста, сейчас же вниз. На площади стоят такси. Скажите, чтобы вас отвезли во дворец Канчеллерия. Там помещаются отделы Роты. Вы подниметесь на четвертый этаж к монсиньору Риго-заместителю декана этого трибунала. Я с ним разговаривал, так как синьор адвокат Кампилли сказал мне, что вы собираетесь посетить монсиньора Риго. Что касается меня, то я, к сожалению, ничем не могу вам помочь. Не могу даже дать оценки правовой стороны конфликта, поскольку, с точки зрения церковного права, между вашим отцом и его епископом нет конфликта. А теперь поторопитесь. Я-то сейчас располагаю своим временем, ведь в университете каникулы, но Рота еще работает.

Поэтому воспользуйтесь тем, что у монсиньора Риго оказалась свободная минута, и извинитесь перед ним-я виноват, что так долго вас держал. Дольше, чем следовало.

Я склонился к его руке и поспешно вышел. В данный момент меня занимало только одно-как бы поскорее попасть в палаццо делла Канчеллерия; от пьяцца делла Пиллота это было далеко.

Но когда такси пробилось сквозь последний затор автомашин на углу проспекта Виктора Эммануила и палаццо Канчеллерия, все подробности моего визита к священнику де Восу внезапно сложились в единую картину. Пожалуй, я не обольщался относительно позиции отца де Воса; он принял меня у себя, наверху, чтобы подсластить пилюлю, и перевел стрелку на официальные пути Роты, когда понял, что фундамент у моего дела шаткий. Все это было мне ясно. Ясно как день. Меня охватило чувство безнадежности. Однако ни на мгновение я не допускал мысли о том, чтобы не пойти к монсиньору Риго. Не знаю, как объяснить, но если уж человек впряжется, так продолжает тянуть лямку, даже если это безнадежно и бессмысленно.

IX

Я вошел в здание Роты. Швейцар указал мне, как попасть на четвертый этаж. В канцелярию вела огромная лестница с широкими и низкими ступеньками. Поднимаясь по ней, я прикасался к каменной балюстраде, за которой раскинулся великолепный двор. Балюстрада была холодная, меня так и тянуло прильнуть к ней всем телом. Беспокойства я не испытывал-во всяком случае, в гораздо меньшей степени, чем накануне первого визита к отцу де Восу. Мне только хотелось бы лучше подготовиться к встрече с монсиньором Риго, посоветоваться с Кампилли, как вести разговор, чего остерегаться, на что нажимать. Я мало возлагал надежд на предстоящую встречу. И вместе с тем у меня не выходило из головы, что из списка лиц, составленного отцом, остались только двое: священник де Вое и монсиньор Риго.

Я уже знал, какой помощи можно ждать от первого. Если и от второго будет такой же толк, то неясно, что же мне еще остается делать в Риме.

Двор больше не был виден. Внутри здания лестница стала уже и с каждым этажом все круче. Наконец на светлой каменной стене появилась черная эбеновая дверь с большой медной табличкой "Sacra Rota" '["Священная Рота" (итал.)]. Я позвонил. Безрезультатно. Снова позвонил.

Никакого отклика. Я нажал ручку. Дверь была не заперта.

Небольшой вестибюль. В нише за черным столом-служитель, благоговейно складывающий выпуски каких-то ватиканских изданий. Несколько черных кресел-жестких, без обивки. Стены голые. Пусто и по-больничному чисто.

Я сообщил служителю, что меня вызвали к монсиньору Риго.

Ничего не ответив, он встал и пошел по одному из двух коридоров, которые вели из вестибюля. Он не спросил, как моя фамилия, вообще ничего не спросил, поэтому я последовал за ним. Тогда я услышал его голос-вежливый, но явно недовольный:

- Синьор, вы, кажется, у нас впервые. - В голосе звучало скорее сожаление, нежели упрек. - Ждать надо здесь.

Он указал рукой на кресло, ушел и вскоре вернулся.

- Монсиньор просит вас к себе, - сказал он. - Третья комната направо.

Он подвинулся, чтобы пропустить меня, но, пока я не нашел нужной мне двери, не тронулся с места, наблюдая за каждым моим шагом. Я постучал:

- Avanti! ' [1 Войдите! (итал.)]

Я вошел в просторный, обитый зеленой материей кабинет, в котором всего было много-мебели, картин, канделябров и зеркал. Монсиньор Риго, массивный, с большим розовым лицом, лишенным каких-либо характерных черт, чуть тяжеловато поднялся из-за стола. Приветствовал меня он мило. Проще говоряобычно, естественно. В Риме меня так встречали впервые. Без всякой скованности или подчеркнутого радушия, за которым скрывалось холодное безразличие, и без того пристального, недоверчивого интереса, который всегда так раздражал меня.