Когда мужчине 40 лет и за спиною столько всякого и разного, его трудно чем-либо растревожить. Андрей отчитался перед местным начальством, отдал папки в секретариат, образцы – в лабораторию и, свободный до завтрашнего обсуждения, пошел гулять по Вильнюсу. Но тихий город, красивые улицы, древние дома и все такое недолго владели его вниманием. Даже доброе солнце и теплый ветерок не удержали вполне любопытного, культурного инженера. Через полчаса Андреевы ноги сами увели к вокзалу. Нет, не совсем туда, а напротив – к себе в гостиницу. Он переоделся, послушал литовское радио, все понял и опять набрал Верочкин номер.

– Слушаю вас.

Она… Черт знает что.

– Вера, это опять Андрей.

– А что такое? Ты не можешь?

– Нет-нет, все остается в силе. Звонок чисто контрольного содержания.

– А?

– Ну, словом, уточняю: у тебя все так же, и я тебя жду в шесть вечера?

– В шесть двадцать только, а не в шесть… Ты в управлении-то своем был?

– Бы-ыл. В этом своем – вашем управлении я отметился. Ну, ясно. Извини, пожалуйста.

– А за что?

– Вот… за отрыв от производства.

– Ты меня не оторвал. Я даже очень-очень рада. Чего ты там вздыхаешь-то?

– А? Да все нормально. Целую. До скорого свиданья.

– Ara, ладно. Счастливо, Андрюша…

Тиктак, нетик-нетак. 11.25. И никуда не получается идти. Не выходит. Ехал в рядовую командировку, каких пятнадцать за год. Ну, прекрасный город. Зелень, памятники, костелы, холмы, озера. Ну, парочка вечеров с коллегами, ну, пара бутылок в ресторане. Пиво, театр, филармония – как везде. Ну, флирт возможен – в легком весе, конечно. Что еще? Бывают распри по делу, тогда вылезает наружу патриотизм, спасает стаж московского представительства. Позвонить своему в отдел, отбить телеграмму в главк. Вернуться назад – непременно на коне, с удачей. Иначе нельзя. Да иначе и не бывает. Цели общие, планы общенародные, вы без техники ни ногой, а техника без нашей подписи вам не посветит. Имеем в виду, разумеется, новую технику. Чтоб на уровне, как говорится, мировых шаблонов… ой-ой-ой, что же это происходит? В 40 лет – и такие новости. Сердце – битое, мятое, можно сказать, жеваное – смотрите, бьется! Мысли – вялые, жухлые, старые, ленивые и где-то самоуверенные – слышите, стучат по коробке! Гонят кровь по этому бывалому, отлюбившему, рукою на себя махнувшему организму! Тик, да нетак: двенадцать ровно. Шесть часов ждать. Главное, «а что такое – ты не можешь?». Ах, Вера, Верочка. Значит, не могу. Понять что-либо, объяснить сегодняшнюю маету – не могу.

Старые способы – покурить, принять душ, полистать газеты – ого, «Арарат» давит, как бывшее «Торпедо»! – все пройдено и отложено. Остался самый новый старый способ: писать стихи. Ну, чтобы время загнать в подобающую лузу, чтоб не до бессмыслицы тянуть ожидание…

Пустяки, товарищи! Чистые пустяки! С кем не бывает. Личное дело каждого трудящегося – милые далекие грезы, школьные, можно сказать, аллюры, девчоночьи косички. Шепот нарочитый при твоем появлении. И брызги неискреннего, но дружного хохота – вслед. А всему цена – безгрешный, глубоко книжный роман. А всего-то жизни на земле – господи. Пятнадцать лет. Ну, шестнадцать. Нет, уже в шестнадцать расстались – извините, злейшими врагами. Верке люди нашептали: не дружи, – его с Танькой видели, он предатель. Боже мой, с Танькой видели – с соседкой по Ордынке-улице, вместе в библиотеку шагали… Хлоп – и нету шарика. Злые люди, где вы? Хорошо вам? Хоть теперь-то подобрели? Ну, не к другим – к себе хотя бы… а? Андрей повертелся в казенной кровати. Вдруг вскочил, тревожно засуетился. Мятую поверхность разгладил, покрывалом покрыл. Причесался, глянул на часы. Третий час. Ого, значит, явь со сном перемешались, двух часов недосчитались. Очень хорошо. Подсел к огромному окну, включил литовское радио, все понял, выключил. Стал глядеть вдаль. С шестого этажа – красавец городок. Волнистая зеленая кайма – это лесная гребенка вокруг Вильнюса. Покатые плечи старых замков, дружные массивы строгих с виду жилых домов. Башни, башни, шпили и шпильки, а то и купола с ажурными крестами. Красота. Птицы летают. Значит, несколько отоспался могучий организм. Извольте нам простить невольный прозаизм. Кстати, это из «Онегина», а в девятом классе на пушкинском вечере… Да-да, все уже «было кончено», однако пожалуйте на сцену. Андрей – Евгений, Вера – Татьяна. Одежду брали в Мостеакостюме. Четыре часа потели в тесном ведомстве проката, чтобы эти десять минуточек для замирающей школьной общественности не Андрюшка с Веркой, а Ларина с Онегиным – с головы до пят во всем тогдашнем… «Не всякий вас, как я, поймет. К беде неопытность ведет». Ничего Андрей не помнит – как «играл», что было; только две детали: дикую резь от узкого горла манишки и Верочкин неземной румянец щеки. Это было. Этого у нее отнять нельзя. Да, красивый город. Завтра надо поколесить…

Андрей Колошин, если поглядеть со стороны, – видный, интересный мужчина. В прошлом, кстати, весьма стройный и спортивный. Всегда немного недоволен состоянием своих дел в институте. Много читает, в курсе развития мировой инженерно-физической мысли. Недоволен собственным ростом, и зря. В своем деле специалист классный, есть печатные труды, случались громкие доклады, есть даже благодарные ученики. Докторской еще не защитил, но это впереди, в кандидатах давно. Короче, и он – работе, и работа – ему. Все полюбовно, взаимно выгодно. Однако – недоволен. Что же до лирических моментов – тут обратная картина. В трудовой книжке ныне холостого седеющего брюнета – три брака в прямом и переносном смысле слова. Дочка Ната под непапиной фамилией чрезвычайно женихов интересует. И умом, и характером – прелестна. И все – не в маму, с точки зрения папы. Сам Андрей, помучив и себя и других многократными поисками счастливой семейной жизни, устал и твердо уверовал в дальнейшее одиночество. Не судьба, не могу подолгу приспосабливаться к несвободе. Зачем терзать себя и женщину, терпеть обман и идти на поводу у условностей, если жизнь не повторится больше никогда?! Теперь он год живет только своими делами, ни перед кем не в долгу. Исчезла эта адская ответственность за чужие прихоти, за очаг, за обои, за «кто как посмотрит», за «что будет говорить мама, она меня в этом платье третий год видит» и прочие смертные грехи… Теперь он целый год сам себе сыт, одет, идет куда хочет (и с кем хочет); летом – просторы юга и севера, зимой – широта познания мира и науки. Ах, молодец. Очень доволен – и навсегда. Доволен, а зря. Был бы Андрей Колошин замкнутый, недобродушный, угрюмый человек – мы бы слова не сказали. Живи, орел, в своем гнезде, летай и поклевывай. Нет, он ведь мало того что общительный, разговорчивый, он еще и мечтатель, что и видно из начала нашего повествования.

Стук в дверь? Нет, в соседнем номере. Что за слышимость, никак строить не научимся. Современный отель, называется. Ах, какое нетерпение. Какая была девчонка, граждане. Какой румянец, какая атласная кожа. И как мы на волейбол ездили: она – капитан женской, я – капитан мужской. Два любимца Лидии Васильевны, физрукши. Всеволод Бобров лично разряды вручал и грамоты, по знакомству с физрукшей. Как же время пролетело, такую девчонку не вернул, не погнался, головы ей вовремя не вскружил. Из упрямства рассорился и по юной щедрости даже не оглянулся хоть через год, хоть через два. Ведь если в сорок лет такое сердцебиение… впрочем, стоп. Это же не по Верочке биение, это – по себе, по юности. Это – во всех книжках, любую на ощупь бери и читай. Светлое, нежное чувство в школьных передничках, пальцы – в чернилах, гм. Да все равно хорошо! Какие длинные, какие каштановые волосы… И высокая, таинственная грудь под черным покрытием фартука, платья… кажется, раза два и глянуть-то решился. Сколько их там, и сосчитать не успел – конечно, две, но сам не считал. Дурачок старичок, тебе бы о вечном, о боге, а ты что себе удумал? Какое-то слово есть, на «валидол» похоже, а! Старый селадон. Ха-ха-ха, вот именно.