«Интересно: проводятся ли здесь мероприятия по розыску пропавших без вести?»

Я мало знал об израильской полиции.

Если труп не будет найден, станут ли израильтяне активно искать Николая Холомина, туриста из России, исчезнувшего из отеля? Или имярек будет переведен в довольно обширную категорию иностранных рабочих, незаконно оставшихся в стране, — румын, украинцев, тайваньцев…

Поступит ли на него запрос из России? Может, адвокатская контора «Доктор Ламм», жена или мать Арлекино начнут настаивать на розыске? Какие в этом случае шаги предпримет миштара? Даже при средней степени профессиональной квалификации они очень быстро могли выйти на прокатный пункт «Ото Кент». На Захарию.

А там…

Как только в материалах следствия появится подозрительный «русский», расследование двинется вперед семимильными шагами. Меня будут искать по приметам и через старших по подъездам. После взрыва в тель-авивском кафе «А пропо» — как и прежде, после взрывов в иерусалимских автобусах — на всех линиях работало множество секьюрити. Почти на каждой остановке в автобус входил молодой парень с радиотелефоном за ухом, в куртке с короткими рукавами, чтобы не мешали во время схватки. Будет очерчена часть города, в которой я могу находиться. «Руси» найти будет легко. Мы все на виду. Отличаемся лицом, одеждой. Как правило, ходим в другие магазины. За незнанием языка дружим лишь со «своими». В моем подъезде поговорят с марокканкой, после этого даже то, что я не привожу в дом проституток, будет свидетельствовать против меня. Старшая — всегда грустная Шарон с верхнего этажа — сообщит про мой странный звонок в полицию о трупе в квартире и его таинственном исчезновении. Зеленоглазая Рут вспомнит про кровавое пятно на двери. Венгера арестуют вместе со мной, а может, и раньше, как моего сообщника. Достанут и киевского мэна из моего подъезда — Влада — с его молчаливым приятелем. К тому времени будет уже найдено тело Арлекино вместе с пледом и серебряной статуэткой, пару которой тут же обнаружат на моем столе…

В этом убийстве мне заведомо отводилась роль крайнего.

Я заехал к Венгеру. Вся их семья была в сборе. Венгер сообщил мне результаты последних своих языковедческих изысканий:

—«Хмырь»… Это же ивритское «хамор»! «Осел»!

Двое его сопляков — юные гении — тем временем спорили на серьезные темы по механике:

— А если изменить угол колеса по отношению к шасси…

— Ты видел, чтобы меняли угол стула с тремя ножками, не изменяя двух других углов?!

— Чайку? — спросила жена Венгера. — Фруктовый, «Липтон»…

— Что чай! — У Венгера было что заметить по этому поводу. — Тут он не идет! И дело не в заварке. Не в воде!

— В чем же?

— В воздухе! Как с самаркандской лепешкой… — Он развил тему: — Тимур, тот в походах возил и повара-самаркандца, и муку, и специи… А все зря!.. Воздух — тут главное!

Он проиллюстрировал на более понятном историческом примере:

— Мы, бывало, на Березине пьем весь день. А воздух такой — что ни в одном глазу…

— То-то Мишка твой как с рыбалки — всегда на снегу валялся!.. — заметила жена.

— То Мишка… — Венгер задумался. — У него и жена была Пея! Евлампией ее и не звали!

У дома я снова увидел Влада. Киевский мэн был опять со своим корешем — смуглолицым, в черной кипе, который при мне только улыбался. Подмигнув, он и на этот раз быстро ушел.

— Как жизнь? — поинтересовался я у Влада.

— А-а…

Проходившая мимо израильтянка поздоровалась. Традиционно спросила о здоровье. Мы ответили положенным:

—Как твое здоровье?

Она катила коляску с малышом, двое других держали ее за руки. Четвертый малыш, судя по ее фигуре, был на подходе.

Влад махнул рукой:

—Бабы рожают тут как крольчихи!

Еще две соотечественницы прошли мимо. Эти не здоровались.

—Интеллигенция…

Он был из тех, кто к слову «интеллигенция» всегда добавляет «вшивая»…

—Они такие же еврейки, как ты! У всех куплены документы.

После революции была мода брать в жены евреек. Постепенно представление о женском идеале сменилось. Об этом позаботилась советская литература и органы информации. Символом красоты, сексапильности прочно стали Наташи, Людмилы, Светланы. И даже евреи не хотели жениться на соплеменницах.

Недалекий московский поэт, узрев как-то стиральный порошок «Славянка» в витрине, писал возмущенно: «Что было бы, если бы порошок назвали „Еврейка“ или „Татарка“? Ведь смертельно обиделись бы! Потребовали бы переименования! А что же мы, славяне?!» Поэт, как это с ним бывало не раз, снова сел в лужу. Что же касалось стирального порошка, то «Славянка» давно уже стала символом чистоты, белизны. Как обстояло с «татаркой», не знаю, а что касается «еврейки», то обычно она встречалась в тексте в сочетании с эпитетом «старая».

Сегодня в Израиле еврейская женщина брала реванш.

—Ладно, бывай…

Старшая по подъезду Шарон звонила мне редко и всегда по делу. На этот раз она попросила меня подняться к ней на четвертый.

— Если можешь — сейчас!

— Иду.

У Шарон была огромная чистая квартира с интересными акварелями, которые встречали пришедшего уже в большой светлой прихожей. Шарон улыбнулась мне чуть печальней обычного:

—Ти? Кафе?

Я отказался от чая и от кофе. Она снова заговорила со мной очень медленно, пользуясь общеизвестными существительными и глаголами в неопределенной форме.

«Один кофе и один булка…»

Она не возвратилась к нашему предыдущему разговору, чего я в глубине души боялся. Я тоже молчал о происшедшем. Перемежая свой рассказ светлыми, немного грустными улыбками, Шарон коротко поведала о спокойствии, царящем в нашем подъезде…

«Нет наркоманов, нет сумасшедших… Одна соседка немного „ку-ку“… Тебе известно».

Она имела в виду соседку снизу. В конфликте с марокканкой она держала мою сторону.

—Однако… Сегодня. Двое. Русим…

«Русские!»

—Высокие… — Она протянула руку насколько могла высоко и не согнула ладонь. — Сильные… Мафия русит…

Она сочувственно поглядела на меня. Я был ей симпатичен, потому что не выбрасывал пакеты с мусором из окна, а относил к мусорному контейнеру и всегда завязывал узлом прежде, чем погрузить в его темный, дурно пахнущий трюм.

—Они спросили: «Есть мужчина ми Русия?»

«Из России».

—Да… Я думала, им нужен господин Влад… — Она сделала осуждающую гримаску.

Я ждал. Она покачала головкой:

—Им не нужен господин Влад. Они не пошли к нему. Им был нужен ты… Все их интересовало. Я спрашивала, что ему передать. Они говорили: «Ничего не надо! Мы позвоним…» Я спросила: «Откуда вы?» Они ответили: «С о н и а!»

«С парохода! С парома! Из Одессы через Кипр?!» Я не знал, о ком думать.

Шарон в последний раз улыбнулась своей грустной улыбкой.

Следующий звонок был не телефонный. Мне позвонили в дверь. «Началось…»

—Это Рут с четвертого этажа…

Я приоткрыл дверь, держась сбоку:

— Да, Рут. Заходи.

— Я на минутку.

Холодная, зеленоглазая, она остановилась в прихожей.

«Вся в металле! Интересно: как у нее с мужиками? Это должно быть похоже на совокупление электропоездов».

Рут взяла быка за рога.

— Я тогда случайно прочла записку, которую тебе написали. Я не собиралась. Думала, просто картонка.

— Не обращай внимания, Рут!

— Может, тебе переехать? От тебя они теперь не отстанут.

Это было трогательно. Рут продолжила:

— В Неве-Якове можно дешево снять квартиру. Это недалеко. Всего сорок минут на автобусе. Ни одна собака тебя не найдет.

— Ты думаешь? — Мне просто надо было что-то сказать.

—Конечно! Или возьми Бейт-Шемеш!

Я засмеялся, чтобы ее успокоить:

—Это игра, Рут! Ты думала, правда? Венгер меня не застал, вот и оставил писульку…

Она пожала плечами:

—А это?

Протянула газету. Заголовок гласил:

«СНОВА РУССКАЯ МАФИЯ! ВЗРЫВ В ПУБЛИЧНОМ ДОМЕ! К СЧАСТЬЮ, НИКТО СЕРЬЕЗНОНЕ ПОСТРАДАЛ. ЗАДЕРЖАННЫХ ДОПРАШИВАЕТ ПОЛИЦИЯ!»