— Вряд ли. Это минутное дело. Давай-ка попробуем его раскутать прежде всего.

Они присели около племянника на корточки и начали, мешая друг другу, возиться с его одежками.

— Действительно, ничего не понять, — озабоченно сказал Игнатьев.

— Это его соседка одевала, она всегда так кутает…

— Тетя Ника, а мне узе не нузно, — важно объявил вдруг племянник. — Я узе в станы наделал.

— Ну, Петька! — огорченно ахнула Ника, удостоверившись в том, что так оно и есть. — Ну поросенок же ты, как теперь будешь гулять с мокрыми штанами? Теперь пойдем в садик, ничего не поделаешь, пусть там тебя переодевают… Дима, я тогда отведу его сейчас, ты меня подожди.

— Это далеко?

— Нет, ты жди здесь, это близко, я скоро вернусь…

Ника взяла оскандалившегося Петьку за руку и ушла не оглядываясь. Игнатьев посмотрел на часы, прошелся по всем дорожкам скверика, потом обошел площадь вокруг, рассеянно поглядывая на витрины. Ника появилась через двадцать пять минут, сдержанная и какая-то отчужденная.

— Ты давно завтракала? — спросил Игнатьев.

— Давно, но есть я не хочу.

— Тогда мы пообедаем часа в два, если не возражаешь. А сейчас, я думаю, нам нужно просто сесть и поговорить.

— Хорошо, — безучастно согласилась Ника. — Где, здесь?

— Нет, здесь ты простудишься, пойдем ко мне в гостиницу.

— Ты думаешь, это прилично? Ах, впрочем, не все ли равно. Хорошо, идем к тебе. Ты остановился в «Дружбе»? Тебе повезло, я тоже хотела снять здесь номер, но мне сказали, что мест нет и не будет…

— Сейчас ты у брата?

— Да… они очень милые, но я их стесняю — одна комнатка, это не очень-то удобно…

— Слушай, а ведь здесь совсем зима.

— Сейчас еще ничего, — сказала Ника. — Когда я приехала, было холоднее…

Войдя в холл, где за эти полчаса стало еще более людно, Ника приостановилась и робко глянула на Игнатьева.

— Вдруг меня не пустят? — шепнула она. — Я слышала, в гостиницы посторонних не пускают…

— Только после определенного часа. — Игнатьев улыбнулся. — Ты видела «Твой современник»?

— Нет, мне кто-то из ребят говорил, что скучища.

— Вздор, отличный фильм…

— А что?

— Да нет, просто вспомнилось… там забавный разговор на эту тему. Ну, смелей…

Войдя в номер, Ника нерешительно огляделась.

— С тобой здесь еще кто-нибудь?

— Нет, к счастью. Просто это двухместный номер, считается «люкс»… хотя без ванной почему-то. Ну, раздевайся, снимай свои меха, здесь жарко. Ты знаешь, я ведь не узнал тебя, хотя шел за тобой в двадцати шагах. Пока ты не оглянулась.

— Просто ты никогда не видел меня в этом…

— Ну да, в Крыму ты была одета несколько легче, — улыбнулся он. — Загар сошел?

— Почти. В Москве, когда мы вернулись, мне ужасно не хотелось купаться, боялась стереть загар… Ох, ты сегодня такой нарядный — я ведь тебя тоже никогда не видела иначе как в джинсах и ковбойке… А вот у тебя загар не сошел…

— Он у меня хронический, — сказал Игнатьев, крепко потерев щеку. — Даже бритва не берет. Ну что, мы так и будем стоять?

Ника нерешительно, бочком, присела к письменному столу. Игнатьев сел на кровать напротив.

— Так вот, Ника, — сказал он, уперев локти в колени, соединив концами растопыренные пальцы и внимательно их разглядывая. — Я знаю почти все… во всяком случае, все самое существенное… поэтому ты можешь мне ничего не объяснять и ничего не рассказывать. Вчера я провел вечер с твоими родителями…

— Они уже вернулись? — тихо спросила Ника.

— Да, на прошлой неделе. Их вызвала твоя учительница, которой ты послала письмо перед отъездом. С нею я тоже виделся. Словом, я вполне в курсе дела. А сюда я приехал для того, чтобы предложить тебе вместе решить — как быть дальше. Если тебе это не нужно, если ты хочешь действовать без советов и подсказок — скажи, я не обижусь. Мне просто кажется, что посоветоваться и подумать вместе никогда не мешает. Конечное решение так или иначе остается ведь за тобой, я не собираюсь тебе ничего навязывать…

— Я знаю…

— Ника, послушай.

— Да?

— Ты считаешь, что тебе необходимо оставаться именно здесь, рядом с братом?

Ника беспомощно пожала плечами, глядя в окно.

— Не знаю, Дима… Я так думала, но… это получается как-то не совсем реально, что ли. Я не знала, что у него жена, ребенок… И он вообще не совсем такой, как я воображала. Он… гораздо сильнее, понимаешь? Я думала, он нуждается в помощи… какой-то такой поддержке, поэтому я и приехала сюда. Но с самого начала так получилось, что они с Галочкой обхаживают меня как больную, утешают, нянчатся со мной как с маленькой… глупо как-то ужасно.

— Глупого-то тут ничего нет… пока. Ну, а дальше?

Ника нервным движением отвела от щеки прядь волос и ничего не ответила. Помолчав, она сказала сдавленным голосом:

— Дима, я должна сразу сказать тебе две вещи, очень серьезные. Во-первых, к родителям я не вернусь. Если ты приехал меня уговаривать, то зря. Я не вернусь, понимаешь?

— Понимаю, Ника. Уговаривать тебя я не стану. А во-вторых?

— Во-вторых, я тебе не верю.

— Прости, не понял, — озадаченно сказал Игнатьев. — Чему ты не веришь? Что я не собираюсь тебя уговаривать?

— Нет. Не этому. А вообще. Я теперь не верю тебе вообще. Ни в чем. Понимаешь?

— Хоть убей, нет. Разве я тебя в чем-то обманул?

— Еще нет.

— Хорошенькое дело — еще нет! Ты соображаешь, что говоришь?

— Прекрасно соображаю.

— Нет, не соображаешь!

— Нет, соображаю!

— Ну хорошо, хорошо! — Игнатьев вскочил и пробежался по диагонали, пнув по пути завернувшийся угол ковра. — Допустим, это я ничего не соображаю. Допустим! В таком случае будь добра объяснить мне толково и членораздельно — почему ты считаешь меня потенциальным обманщиком. Я жду!

— Дима, не сердись, — сказала Ника с упреком.

— Я вовсе не сержусь, что ты. Я тронут и доволен. Я счастлив! Я ведь только за этим сюда и летел…

— Дима, ну успокойся, ну ведь ты же меня понял совершенно не так!

— Прекрасно, объясни в таком случае, как я должен был тебя понять.

— Ну, я сказала… в обобщенном смысле.

— Что это значит?

— Я тебе не могу верить не потому, что ты — это ты, а вообще. Я теперь не верю никому. Даже себе и то не верю. Понимаешь… я сегодня все утро думала: почему я все это сделала? Действительно ли потому, что иначе не могла, или просто чтобы покрасоваться перед собою…

— И к какому же выводу ты пришла?

— А ни к какому. Вот мне кажется, что я это сделала ну совсем-совсем искренне — но как проверишь? Все равно ведь за этим может сидеть малюсенькое такое желание покрасоваться… понимаешь? Когда я ехала сюда, Дима, мне ужасно плохо было, ты себе представить не можешь, как плохо… еще и после разговора с тобой, — я была уверена, что ты мне никогда этого не простишь, ну и вообще… И вот я ночью вышла в тамбур — постоять просто немного, у меня голова ужасно болела, в вагоне было нечем дышать. И знаешь, меня такое отчаяние охватило вдруг, — представь себе, пустой прокуренный тамбур, освещение какое-то тусклое, холод ужасный, и эти колеса под полом грохочут, будто погоня… А главное — что ночь и никого-никого вокруг… Ты понимаешь, Дима, рассказать этого нельзя, когда рассказываешь — просто смешно получается со стороны, но меня тогда ужасное охватило отчаяние, и я тогда подумала — ну, может, просто ухватилась за эту мысль, чтобы немного легче стало… Только ты не будешь смеяться, обещаешь?

— Обещаю, Ника.

— Ну вот, я просто подумала, что именно этим путем, может быть, ехали когда-то жены декабристов, им ведь тоже было все страшно и непривычно, но просто они иначе не могли и поэтому выбрали себе такую судьбу. Я, конечно, не то чтобы сравнила себя с ними, не такая уж я дура, поверь, — но просто мне подумалось, что я ведь тоже выбрала это добровольно — иначе было бы бесчестье… И тогда мне стало немного легче. Ну, это меня утешило как-то в тот момент. А потом вспоминать было очень стыдно, потому что я ведь понимаю, что одной этой мыслью все перечеркнула…