Михаил Шолохов

Тихий Дон. Том 1

ЭПОС И ТРАГЕДИЯ В РОМАНЕ ШОЛОХОВА

«Тихий Дон» всемирно известен. В 1941 году роман был удостоен Государственной премии первой степени, а в 1965 его автор получил Нобелевскую премию.

Едва ли какое-либо другое произведение советской литературы может соперничать с «Тихим Доном» по числу исследований и критических работ. С момента появления в печати первой книги романа вокруг эпопеи Шолохова не утихали споры. Среди специалистов-шолоховедов они продолжаются до сих пор. Надо признать, что автор дал для этого поводы.

Одному из рассказов Шолохова «Лазоревая степь» в ранней редакции предшествовало полемическое вступление: «В Москве, на Воздвиженке, в Пролеткульте на литературном вечере МАППа можно совершенно неожиданно узнать о том, что степной ковыль (и не просто ковыль, а «седой ковыль») имеет свой особый запах. Помимо этого, можно услышать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы… На самом деле ковыль — поганая белобрысая трава. Вредная трава, без всякого запаха… Поросшие подорожником и лебедой окопы (их можно видеть на прогоне за каждой станицей), молчаливые свидетели недавних боев, могли бы порассказать о том, как безобразно просто умирали в них люди»[1].

Этот спор художника, который знал, как было на самом деле, с людьми, желающими видеть события в возвышенно-поэтическом обличии, либо в «очищенном», хорошо отредактированном виде, продолжается в творчестве Шолохова. Автор «Тихого Дона» не мог писать иначе, чем самую доподлинную правду. Не только потому, что он учился у Л. Толстого, Гоголя, Горького и сознательно продолжал традиции их реализма.

Шолохов, который родился в станице Вешенской, мог сказать с эпической простотой: «Я жил и живу среди своих героев. И это, пожалуй, главное… Мне не нужно было собирать материал, потому что он был под рукой, валялся под ногами. Я не собирал, а сгреб его в кучу»[2]. Он дорожил этим материалом и не хотел подчинять его заранее заданной схеме. Шолохов показал, как выглядела гражданская война изнутри контрреволюционного лагеря, заставив читателей взглянуть на события глазами их участников.

В романе изображено, как в ходе гражданской войны формировалось новое сознание людей. Жизненные факты объясняют их пути и ошибки. Это вызывало недоразумения. Анализ причин нередко принимали за оправдание заблуждений. Так, Шолохову в свое время предлагалось изъять ряд мест из третьей книги романа, рассказывающих

о казацком мятеже против Советской власти в 1919 году. Шолохов писал об этом М. Горькому 6 июня 1931 года: «…некоторые «ортодоксальные» «вожди» РАППа, читавшие шестую часть, обвиняли меня в том, что я будто бы оправдываю восстание, приводя факты ущемления казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию… У некоторых собратьев моих, читавших шестую часть и не знающих того, что описываемое мною — исторически правдиво, сложилось заведомое предубеждение против шестой части. Они протестуют против «художественного вымысла», некогда уже претворенного в жизнь»[3].

Роман встретил непонимание у того сорта людей, которые могли дегустировать несуществующий запах ковыля, но отрицали бытие доподлинных фактов. Не умея верно истолковать эти факты, они были даже склонны объявить их «художественным вымыслом».

Для Шолохова же не было запретных фактов истории. Ведь реализм требует осмысления каждого факта, установления его глубинных связей с другими явлениями единого исторического процесса.

Ряд критиков долгое время считал Григория Мелехова фигурой не типической, утверждая, что жизненный путь Григория не во всем совпадает с путем среднего казачества.

«Я беру Григория таким, каким он есть, таким, каким он был на самом деле, поэтому он шаток у меня, но от исторической правды мне отходить не хочется»[4],— отвечал автор на упреки критики.

Лишь в результате долгих дискуссий было признано, что исключительная, но глубоко осмысленная автором судьба Григория дает возможность глубокого анализа противоречий гражданской войны и ведет к широчайшим обобщениям.

Хотя в 1926 году Э. Багрицким уже была написана «Дума про Опанаса», где можно усмотреть эскиз трагической судьбы Григория Мелехова, в изображении гражданской войны писателями тех лет отчетливо преобладала героическая тема. Художники изображали самоотверженных борцов, твердо знавших, за что они сражаются, и черпающих из этого сознания силу для подвигов.

Шолохов впервые в нашей литературе в полную силу показал трагическое в революции и гражданской войне. Он первый дал ощущение всей огромной сложности пути массового сознания к пониманию объективного хода истории. Он обогатил ощущение подлинной исторической действительности, показав «весомо» и «зримо», что «сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила»[5].

Читая роман, мы видим, как в итоге крестьянские массы, в частности, мятежное казачество, «проголосовали» за Советскую власть. Но выборы продолжались ряд лет на полях гражданской войны, где люди убивали несогласных, агитируя друг друга с оружием в руках. В этих выборах самыми сильными аргументами были факты.

Шолохов сохранил их в неприкосновенности.

Сразу же, на первых страницах романа нас поражают контрасты жизни и быта земли Войска Донского. Поголовное пьянство, дикость: отец насилует дочь, мужья избивают жен. Казаки невежественны, верят в колдовство, наговоры, заклятья и в то же время отважны и трудолюбивы. Они имеют весьма туманные представления о внешнем мире и целях войн, в которых им приходится участвовать, но хорошо помнят рассказы о своих предках, поют прекрасные песни и поразительно чувствуют красоту природы. Они свято блюдут традиции и бытовые обычаи, высокомерно третируя соседей: украинских и русских мужиков.

«Норвежский крестьянин никогда не был крепостным»[6],— писал Ф. Энгельс, объясняя, почему герои Ибсена — потомки крестьян — сохранили характер и инициативу. Казаки, предки которых бежали на Дон от власти помещиков и государственных тягот еще в XVI веке, презирали мужиков, как потомки свободных — детей недавних холопьев. В их высокомерии было нечто от аристократически-феодальной усмешки над простолюдином, не умеющим скакать на коне и владеть оружием. Казачки Дуняша и Дарья надрываются от хохота, глядя на красноармейцев, неумело сидящих в седле.

Казаки помнили, что земля и вольности достались им не даром и неоднократно отстаивались в борьбе с самодержавием. На Дону помнили имена Степана Разина, Емельяна Пугачева, Кондрата Булавина и гордились ими. Легенда о том, что и Ленин происходит из казаков, едва ли вымысел Шолохова. «Ильич-то — казак… Чего уж там тень наводить! В Сибирской губернии таких и на кореню не бывает», — хвастливо убеждает Бунчука Чикамасов.