Таежные встречи

Сейчас мало путешествуют пешком. Экспедиции отправляются в путь на автомашинах, вездеходах, катерах, вертолетах. Век техники неизмеримо расширил возможности исследователей. В самом деле, далеко ни уйдешь на своих двоих!

Собираясь на Северный Урал, я тоже рассчитывал на путешествие по малоизведанной реке Пелым на моторной лодке. Но, совершив первую пробную поездку, решительно отказался от этого намерения. За два дня я совершенно оглох от рева подвесного мотора, пропах бензином и ничего толком не увидел.

Нет, бог с ней, со скоростью! Лучше пройти меньше, но зато увидеть, как осторожно пробивается робкий солнечный луч сквозь вековую чащу, как осторожно выходит на звериную тропу лось. И что там ни говорите, а нет лучшего пути, чем нехоженая тропа...

Дороги, которые мы выбираем

Незнакомые названия географической карты всегда звучат для меня как зов издалека. В самом деле, разве не тянут в дорогу такие надписи на карте, как Полуночное, Лямляпауль, Юрты Собянина, озеро Пелымский Туман... Сколько увлекательного и интересного они обещают!

Выбираешь на карте край, где деревушки и поселки подальше отстоят друг от друга, и говоришь себе: «Вот тут непременно надо побывать, и тут, и тут...» Потом соединяешь выбранные пункты одной линией — и маршрут готов.

Но жизнь обгоняет картографов. И нередко на походной карте появляются карандашные пометки, отмечающие стремительный бег наших дней. К примеру, если верить последним крупномасштабным картам и описаниям Свердловской области, то от поселка Бурмантово начинается нехоженая тайга. А когда мне довелось побывать в тех местах, оказалось, что лесозаготовители уже проложили здесь лежневые и узкоколейные дороги. Вдоль узкоколейки на соснах сидят тетерева. Дороги уже вгрызаются все дальше в вековую чащу. Они несут в глухомань новую жизнь.

Лицо тайги

Каждый край имеет свое лицо. Северный Урал — край суровый, неласковый и угрюмый. Глухой чащобой встает тайга перед путником. Корни, перепутанные и узловатые, хватают за ноги. Ветви деревьев сомкнулись в крепком пожатии, чтобы легче было бороться со злыми зимними ветрами.

А то редколесье пойдет, чахлые болотные сосенки. И вдруг неожиданно оборвется лес, и вот перед тобой болото, кочковатое, сплошь усеянное кровяной клюквой. За болотом спящее озерцо встретится. Темная стоячая вода. И стоят там, в глубине, зарывшись в зеленую тину, жирные караси.

Чем дальше на север, тем ниже лес, больше кустарников. Кривые, искалеченные ветрами и морозами деревца жмутся к земле, предчувствуя, что злая зима не даст им доцвести. Снег в этих местах нередко выпадает еще на зеленые листья.

Мы идем с охотником-манси Урсуем берегом реки Пелым. Урсуй невысок, широкоплеч. Редкая бородка, глаза чуть раскосые, темные. Одет по-таежному: на ногах нярки — мягкие туфли из лосины, онучи шинельного сукна крест-накрест перевязаны сыромятными ремнями. Ватник подпоясан самодельным патронташем из лосиной шкуры, на голове старая шапка с сеткой для защиты от мошки. На бедре — длинный нож в деревянных долбленых ножнах.

Низко нависли над Пелымом ветви деревьев. Туманный день выдался, серый. И вдруг пробился сквозь облако солнечный луч, упал золотой стрелкой на листик, зазвенел, задрожал озорным зайчиком. И мы обрадовались солнышку, шагу прибавили. А когда подошли к тому дереву, оказалось, что не солнечный это лучик. Висел на ветке желтый лист. Думали, солнце позолотило его, а это осень тронула лист преждевременным холодным дыханием.

Вот так, из отдельных живых картинок, складывается лицо края, облик его.

Помороки

Так по-украински зовут туман. Здесь, в тайге, открылось мне это ласковое и меткое слово. Вот как это было.

День стоял жаркий. Большой черный пес Урсуя — Хет бежал впереди, высунув розовый язык. И вдруг лес впереди стал менять очертания, уплывать куда-то. Сначала показалось, что пот застлал глаза, а через минуту увидел, как мягкой серой тучей пал на землю туман.

Солнце пригревало, потом ветерок подул, и вот уже лег туман на траву тончайшей, сверкающей паутиной росы. Роса в жаркий день — не заморочила ли меня усталость? Нет, конечно. Просто памороки. Туман.

Где еще увидишь такое, кроме северной тайги?

Живые пни

Около могучей лиственницы темнеет большой корявый пень. Судя по грибнице, разросшейся на срезе, дерево было свалено давно. Но с края пня поднимаются зеленые веточки, а на коре засохла свежая смола. Сомнений нет — пень живет. Урсуй сказал просто:

— Смотри, молодой старому помогает. Хорошо, а?

И мне от этих слов открылась увлекательная история — биография дерева.

...Была когда-то на месте этого пня могучая лиственница. Однажды упало ее семя между корнями, и родилась в земле новая жизнь. Через несколько лет у подножья старой лиственницы уже зеленело молодыми веточками маленькое деревце.

Быстро развивался зеленый росток под защитой могучей лиственницы. Зимы сменяли весны, и стал он подростком, вытянулся, окреп. Долгие годы меряют жизнь дерева, и дружба молодого и старика крепла. Вместе встречали злые бури, боролись с ними, помогая друг другу.

Потом пришел человек и срубил старое дерево. Очистил от сучьев могучий ствол и увез его. А молодая лиственница осталась одна. Рядом уродливо темнел пень, истекая прозрачной янтарной смолой. И тогда сплели деревья свои корни. От этого вновь проснулась жизнь в старом пне. Срослись корни деревьев, и стали жить одной жизнью старый пень и молодая лиственница.

Мне было радостно оттого, что так красиво у деревьев бывает: живой помогает умирающему товарищу и спасает его от смерти.

Но ведь это только придуманная мной история, а хотелось знать правду. В поисках ответа, читая книги о лесе, я узнал, что действительно может образоваться общая корневая система пня и дерева. И тогда пень словно оживает...

Медвежьи поимки

Поперек едва заметной звериной тропки лежит сваленная кем-то молодая осинка. Я едва не споткнулся о нее, а перепрыгнув, зацепился за деревце, поваленное с другой стороны тропы.

Урсуй засмеялся, глядя на меня.

— Медвежьи поимки это.

Оказалось, что так манси называют одну из хитрых ловушек, которые устраивает медведь. Выбрав звериную тропу, он валит с обеих" ее сторон молодые деревца, а потом гонит на эту ловушку лося. Обезумевший от страха зверь несется, ничего не разбирая на пути, и если только выйдет на завал, непременно сломает передние ноги. Тут и берет его косолапый.

— Совсем хорошо хозяину, — заключил Урсуй свой рассказ.— И бежать за сохатым не надо шибко и задрать его легче. На здорового зверя хозяин редко нападает. Вот он какой хитрый.

Потом мы обедали, сварив несколько рябчиков. Их в этих местах великое множество. Иди прямо на тоскующий призывный посвист рябца и бери его.

Пока я затаптывал костер, Урсуй подошел к высокой сосне и, затесав кору, стал что-то вырубать топором. Сначала сделал на затесе две вертикальные зарубки, потом, отступя немного, — одну большую и одну маленькую — горизонтальные. Снизу он вырубил еще одну — по вертикали. Я попросил охотника объяснить, что это обозначает.

— Смотри лучше, — сказал Урсуй. — Сверху две зарубки — значит два человека были. Посредине: костер жгли (одна большая), а ночевать не стали. Снизу совсем просто: одна собака с нами. — Он показал рукой на нижнюю зарубку и крикнул псу: — Смотри, Хет, это ты.

Пес вильнул хвостом, будто понял хозяина. Так я познакомился с охотничьей азбукой.

Сказка

День клонится к вечеру. Мы разбили свой «лагерь» у огромного, обхвата в три, кедра. Разбить лагерь — значит скинуть с натруженных за день плеч широкие лосиные ремни крошней, прислонить к дереву ружья и соорудить нодью — особый вид костра из длинных бревен. Он долго тлеет и согревает путника всю ночь.