— Ваша милость, — сказала она, — Бог знает какую бучу подняли из-за того, что бедняки поселка стали подбирать обломки разбитых ящиков и разное тряпье, что валялось на берегу и никому на свете не было нужно, а тут пропал, потерялся прямо на ваших глазах самый что ни на есть лучший парень во всей окрестности, а ваша милость даже не спрашивают, что же это с ним приключилось.
— А что же плохое могло с ним случиться, старая дура? — спросил Мертон. — Хорошего, правда, тоже мало в бессмысленных забавах, на которые он тратит все свое время.
Это было сказано скорее презрительным, чем сердитым тоном, и Суерта, которая уже вошла в азарт, решила не выпускать инициативу из рук, тем более что пыл ее противника начал, казалось, ослабевать.
— Ну ладно, так и быть, пусть я старая дура! А вдруг мейстер Мордонт лежит сейчас на дне Руста, ибо мало ли судов погибло в то утро, как налетел этот страшный шквал; счастье еще, что хоть страшный, да недолгий, а то пропасть бы всем, кто был на море! А вдруг наш мальчик возвращался пешком и утонул в озере? Разве не мог он оступиться где-нибудь на скале? Весь остров знает, какой он отчаянный! Так кто же тогда окажется старым дураком? — закончила Суерта, а затем воскликнула с трогательным воодушевлением: — Господь помилуй и сохрани бедного сиротку! Да будь только у него родная матушка, давно бы уже искала его по всем окрестностям!
Последний упрек страшным образом подействовал на Мертона — нижняя челюсть его задрожала, лицо побелело, и он слабым голосом еще сумел сказать Суерте, чтобы она поднялась в его комнату, куда она допускалась лишь в самых редких случаях, и принесла одну из хранившихся там бутылок.
«Ого, — заметила про себя Суерта, бросаясь выполнять поручение, — а хозяин-то знает, где найти чашу утешения и что подбавить при надобности в свою обычную воду».
В комнате Мертона действительно стоял ящик с бутылками, в каких обыкновенно хранят крепкие напитки, но насевшие на них пыль и паутина указывали, что к ним много лет не притрагивались. Не без усилий удалось Суерте, орудуя вилкой, ибо пробочника в Ярлсхофе не водилось, вытащить из одной из них пробку. Затем, сначала понюхав, а потом, во избежание ошибки, и отхлебнув немного, она удостоверилась, что в бутылке содержится целительная барбадосская водка, и понесла ее в столовую, где Мертон все еще не мог справиться с охватившей его слабостью. Суерта налила немного водки в первую попавшуюся чашку, справедливо полагая, что на человека, столь непривычного к употреблению спиртных напитков, и малая доза окажет сильное воздействие, но больной нетерпеливо приказал ей наполнить чашку, вмещавшую по крайней мере треть английской пинты, до самых краев и не задумываясь опорожнил ее.
— Помилуй нас все святые угодники! — воскликнула Суерта. — Как опьянеет он теперь да как рехнется совсем, ну что я тогда буду с ним делать?
Но Мертон стал дышать легче, на лице его снова появилась краска, и все это без малейшего признака опьянения. Суерта впоследствии рассказывала, что хотя она и прежде весьма уважала глоток спиртного, но никогда еще не видела такого чудесного действия: хозяин заговорил так же здраво, как и прочие смертные, чего она с самого своего поступления к нему ни разу еще не слышала.
— Суерта, — сказал он, — на этот раз ты была права, а я нет. Беги сейчас же к ранслару и скажи, чтобы он, не медля ни минуты, явился ко мне и сообщил, сколько может мне дать лодок и людей: я хочу послать их на розыски и щедро всем заплачу.
Подгоняемая той страстью, которая, как говорится, и старуху заставит бежать рысью, Суерта, насколько позволяли ей шесть десятков лет, помчалась в поселок, радуясь, что ее добрые чувства повлекут за собой, очевидно, должную награду, ибо предполагаемые поиски обещали принести изрядную поживу, из которой она твердо рассчитывала урвать и свою долю. Еще на бегу, задолго до того, как ее могли услышать, она принялась громко выкрикивать имена Нийла Роналдсона, Суэйна Эриксона и прочих друзей и приятелей, которых касалось ее поручение. По правде говоря, хотя почтенная женщина была на самом деле сердечно привязана к Мордонту Мертону и крайне встревожена его отсутствием, но мало что, пожалуй, могло бы сейчас сильнее разочаровать ее, чем его неожиданное появление перед ней здоровым и невредимым, ибо это сделало бы ненужными поиски и все связанные с ними расходы и хлопоты.
Спустившись в поселок, Суерта быстро выполнила возложенное на нее поручение и кстати договорилась и о своей собственной скромной доле в доходах, обеспеченных ее усердием. Затем она поспешила обратно в Ярлсхоф, с величайшим старанием объясняя шагавшему рядом с ней Нийлу Роналдсону все особенности своего хозяина.
— Ты вот что запомни, — говорила она, — как он что спросит, ты не тяни, отвечай сразу же, да слова произноси ясно, громко, словно окликаешь судно, — очень уж он не любит переспрашивать. А коли он спросит, далеко ли что находится, так ты считай не милями, а лигами — он ведь о нашей стране ничего не знает, даром что живет в ней столько лет. А когда зайдет речь о деньгах, называй цену в долларах, а не в шиллингах — серебряные монеты для него все равно что черепки.
Напутствуемый подобным образом, Нийл Роналдсон предстал наконец перед лицом Мертона, но тут же был повергнут в крайнее смущение, увидев, что из заранее им обдуманной системы обманов ничего не получится. Когда он попытался, сильно преувеличив пределы и опасность предполагаемых поисков, заломить ни с чем не сообразную цену за шлюпки и услуги людей, ибо розыски должны были происходить и на море, и на суше, Мертон сразу же осадил его, обнаружив не только превосходнейшее знакомство со всеми окрестностями, но и знание расстояний, приливов, течений и вообще всего, что касалось мореплавания в окружающих водах, хотя все это были вещи, о которых он раньше, казалось, не имел ни малейшего представления. Страх поэтому охватил ранслара, когда вопрос зашел о вознаграждении, ибо можно было опасаться, что Мертон так же хорошо осведомлен о том, сколько кому справедливо полагается за его старания, и Нийл прекрасно помнил его ярость, когда, еще в первые дни своего пребывания в Ярлсхофе, он выгнал вон Суэйна Эриксона и Суерту. Пока, однако, ранслар в нерешительности молчал, одинаково боясь запросить как слишком много, так и слишком мало. Мертон, не дав ему даже раскрыть рта, разрешил все его сомнения, назначив такую цену, о которой тот не посмел бы и заикнуться, да еще обещал в придачу дополнительную награду, если посланные возвратятся со счастливой вестью, что сын его жив.