Назло вам.
На смех вам.
На страх вам.
Сдавила бетонная бездна.
Асфальт отутюженный высох...
Мы — вызов.
А может быть,—
бегство.
А может быть, сразу —
и бегство.
И вызов.
Монреаль
49
* * *
К о м у принадлежу?
Принадлежу
тому, что преходяще
и бесценно.
И цифрам вычислительного центра,
и весело орущему с т р и ж у .
Принадлежу закату и заре.
Березе,
ниспадающей в Онегу.
Принадлежу
медлительному снегу,
рожденному в полночном фонаре.
Д о р о ж н ы м разговорам по душам.
Гостиницам величественно душным.
Богам
поверженным.
Богам
грядущим.
Редакторским цветным карандашам.
То званый,
то не н у ж н ы й , как нагар,
принадлежу
удачам и уроиам.
Аэродромам.
И пустым перронам.
Д р у з ь я м .
И в меру вежливым врагам.
Ж и в у .
Умею.
Знаю.
И могу.
Терплю.
Вникаю
Верю и не верю.
И все-таки
принадлежу мгновенью,
когда мне дочка говорит:
«Агу...»
Принадлежу
предчувствию вины.
Ветрам
над непокрытой головою.
50
О к о п а м ,
захлебнувшимся травою.
И обелискам завтрашней войны.
Еше принадлежу
воде в горсти.
Д н ю .
рыжему от солнечных проталин,
который так талантлив, так бездарен
и так высок;
что мне
не дорасти...
В квадратик телевизора г л я ж у .
Принадлежу и твистам и присядкам.
Принадлежу
законам и присягам.
А значит, и себе
принадлежу.
Г О Л О Д
Кайсыну Кулиеву
Метелью ошарашен город.
Д о м а —
в сугробах,
будто в мыле...
Я голодаю.
Это —
голод
на то, что происходит в мире.
М и р
кажется большим и ушлым.
А мне его сенсаций мало!
И для меня газета утром —
как героин
.ми наркомана.
Я голодаю,
голодаю,
барахтаюсь в журнальной снеди.
Спешу.
Внимаю клокотанью
событий
на моей планете.
51
От войн
до сбора земляники,
от спорта
до проблем жилищных.
Д у р м а н н ы й запах
новой книги
мне слаще
запаха шашлычных.
Не понимаю.
Понимаю.
Приветствую.
И о с у ж д а ю .
Смиряюсь.
Голову ломаю.
И голодаю,
голодаю.
То важным занят,
то — мурою.
Д ы ш у .
Найти себя пытаюсь.
И голодаю.
И порою
пустыми слухами питаюсь.
Вот возмутился,
поперхнулся...
Но если д а ж е в снах витаю,
мне снится, будто я проснулся
и голодаю,
голодаю.
П А Л А Н Г А
А. Малдонису
«Палау к»
значит
«подожди».
Паланга —
значит, идут д о ж д и .
В аллеях с к у ч н о . Темно в палатках.
А ты
палаук.
Ты палаук.
52
Тогда увидишь ее т а к о ю ,
как я увидел...
Устали ветры.
И солнце
в дюны вонзило корни,
и там они проросли мгновенно!
И стал песок
первозданно желтым,
он лился расплывчатым ж и д к и м шелком!
Он терся щекой.
Он кипел под ногами.
И плавился. И расходился кругами!..
Я точно тебе не с к а ж у ,
но, наверно,
солнце
было и снизу и сверху!
Оно по соснам текло,
содрогаясь.
И д а ж е море перепугалось...
И посредине т а к о г о разлада
стояла
застенчивая Паланга
и водоросли перебирала рукою...
Еще ты увидишь ее т а к о ю .
«Палаук»
значит
«подожди».
Паланга —
значит,
идут д о ж д и .
* * *
Невероятное спасибо,
дюны!..
Освобожденно кровь стучит в виске.
Все грустные
и все пустые думы
растаяли в спрессованном песке.
Спасибо дюнам...
53
Высоко и прямо
они взлетели —
за грядой гряда.
Они п о х о ж и на большое пламя,
которое застыло навсегда!
Сейчас по склонам
чайки бродят в а ж н о .
М и р
красноватым светом озарен...
Все это ваше, люди!
Ваше!
Ваше!
К а к мы богаты
небом и землей!
К а к мы богаты ливнями мгновенными
и трепетным дрожанием стрекоз.
И снегом.
И нетронутыми вербами.
Смолой,
лениво капающей в горсть.
Д у р м а н я щ и м и запахами сена.
Тяжелой желтизной пчелиных сот.
Богаты
югом мы.
Богаты
севером.
И ревом рек.
И тишиной лесов.
И ж а в о р о н к а песней беспричинной.
И соснами, смотрящими в зарю...
Я на песке тугом
лежу песчинкой
и тихо-тнхо дюнам говорю:
— Спасибо,
дюны!
До конца спасибо.
За ясность. За последние цветы.
За то, что
необыкновенной силой
пропитаны шершавые хребты!
Спасибо вам,
немые,
беспредельные,
плывущие сквозь ветровую вязь.
54
Спасибо,
добрые,
за все, что сделаю
после того.
к а к я увидел вас.
Л Л И - Б А Л Л
Была не была,—
к р у т и ,
Али-Бала!..
Ревет мотор,
по горло натруженный.
Разболтана дорога
и от пыли бела.
К р у т и , Али-Бала!
Накручивай...
Влетаем в повороты.
самих себя дразня.
В автобусе —
рассказы об авариях.
Хохочет Али:
«Берите пример с меня.
Если страшно,
я глаза закрываю...
Д о р с г а к а к дорога.
В порядке вещей...»
Но если что —
не соберешь к р о ш е ч к и .
Под нами — крыша дома
в двенадцать этажей.
И наш автобус шпарит по кромочке.
Али-Бала, не надо!
Али-Бала — чудак!
Навстречу нам
« М о с к в и ч » метет
пылью.
С к а ж и ,
зачем мы лезем на этот чердак?
Чего мы там,
Али-Бала,
забыли?..
55
А он все улыбается.
А он вошел в раж.
А он
баранку крутит рисково.
«Чего, говоришь, забыли?
Забыли увидеть рай!
И я тебе п о к а ж у его.
С к о р о !
Ты ахнешь!
Ты заранее сердчишко уйми,
встречаясь с удивительным К а в к а з о м .
Я в том клянусь своими
десятью детьми!
И одиннадцатым,
который у ж е
заказан...»
И снова мы взбираемся на спину скалы.
И зной такой,
что м о ж н о потрогать.
И чертит по зною
локоть Али-Балы,
левый
загорелый
локоть.
Н А Р О Д И Н Е М А Я К О В С К О Г О
Нас было семеро,
считая жен и переводчицу.
С селом Багдади,—
все до единого,—
знакомы косвенно,
мы не доверивались
уговариванью паровозному.
Мы просто взяли две машины и —
к М а я к о в с к о м у ! . .
У ног в к у в ш и н а х вино плескалось.
Мы хлеб делили.
А нам навстречу летели горы —
и мощь,
и немощь...
В конце дороги
в невероятно земной долине
56
произрастало село Багдади,
на солнце нежась.
Произрастали дома
спокойно и неустанно,
и абрикосы,
произрастая,
плоды роняли.
Взрослели стены.
И д а ж е речка произрастала,
в песок зернистый,
к а к будто в вечность,
уйдя корнями.
Мы вырастали за нею следом
из дрязг и туфель,
из п и д ж а к о в и вчерашних ритмов,
вчерашних споров.
Все рифмовалось,
звучало,
пелось,
и был доступен
хозяин дома,—
к а к сон
спокойный, сухой, как порох.
Был дом наполнен
его ш а г а м и ,
баском недавним.
Бас повторялся,
немые вещи тонули в отзвуках.
И улыбался легко-легко
австралиец Д а т т о н .
И Евтушенко
пыхтел, наморщась,