Вернулся на кухню. На столе пицца. Катя взглядом мазнула и на стену уставилась. Странная какая-то.

-Леш, я тут подумала. В общем, ты прости, что не в свое дело вмешиваюсь, но мне кажется, я должна, то есть, нет, не должна, конечно…, - она тараторила так быстро, что Алексей с трудом различал слова.

-Подожди, что?

И куда делась самоуверенная девушка, что утром его на пороге комнаты встретила? Подобралась вся, салфетку в руках мнет.

- Я про жену спросить хотела…

Алексея будто водой холодной окатили.

- Что я рассказал? – отчеканил и к окну отошел.

- Про развод, - буркнула Катя, - ты говорил, что не хочешь, но так надо, вот и я подумала…

-Что ты подумала, девочка? – Алексей повернулся к ней.

Внутри все сжалось в тугую пружину.

- Вам поговорить надо, - выпалила и замолчала.

-Выводы сама сделала, или кто подсказал?

Понимал, что хамит, что не заслуживает девочка подобного тона, и остановиться не мог.

- Не лезь не в свое дело. Приютила, спасибо. Больше тебя ничего не касается.

- Ну и черт с тобой. Я помочь хотела.

-А я не просил.

Катя резко вышла из кухни. Вернулась через пару минут. Бросила на стол одежду и ключи от машины.

-Больше не задерживаю.

Алексей вещи схватил и в ванную ушел. Джинсы оказались впору, как и тонкий кашемировый джемпер.

- Одежду тебе куда выслать? – бросила Катя.

- Можешь себе на память оставить.

-Ну и чудно!

Хлопнул дверью и сбежал вниз. Во дворе машина. Кто пригнал от «Париса» вопрос открытый. Впрочем, какая разница. Выехал на главную дорогу, пытаясь сориентироваться. Проспект Луначарского. До Щелыгина рукой подать. Несколько кварталов. Зачем поехал, и сам не знал. Только остановившись перед знакомым подъездом, понял, что не может сидеть в машине. Порылся в бардачке в поисках ключей и, достав, заветную связку, вышел. Холодный, сырой воздух с трудом проникал в легкие. Сердце молотом ухало в груди. Открыл подъездную дверь. Поднялся на четвертый этаж и замер, не в силах больше ни шага сделать. Рука сама к звонку потянулась. Даже сообразить толком ничего не успел. Как на автомате все. Прислушался. За дверью тишина. Постоял с минуту и открыл дверь своим ключом. Зажег в коридоре свет. Взгляд зацепился за женькину курточку на вешалке. Сиреневая, с белой опушкой. На полочке туфельки, балетки. В сердце боль занозой засела. Ноет так, что хоть волком вой. Прошел на кухню. На столе чашка с недопитым чаем и салфетки со слониками. Улыбнулся, словно теплом повеяло. Женька… В коридор и… спальню. Покрывало перевернуто, подушка смята. На полу мазком белым лежит что-то. Наклонился, чтобы поднять и застыл. Кружевное белье разорванное. Взгляд метнулся к прикроватному столику. На нем зажигалка в форме пули. И не нужно надпись именную смотреть, чтобы знать, что она Круглову принадлежит. Сам дарил почти год назад. Не выдержал. Протянул руку и смел со столика все, что на нем было. Полетели вазочка с засушенными цветами и шкатулка с украшениями. Янтарный кулон, что Женьке дарил, на постель упал. Схватил его и сжал, что было сил. Ненависть полыхала внутри подобно пожару, выжигая сожаления и пустые, никчемные надежды на разговор. Кому он был нужен? Зачем? Все и так понятно. Без слов.

Алексей вышел из квартиры и захлопнул дверь. Больнее быть уже не может. Теперь он это знал. Больше ничего не осталось, и если в глубине души против воли теплилась надежда, то теперь ее не стало. Алексей достал телефон и набрал Леонова. Услышав приветствие, спокойно произнес:

- Я согласен. Когда нужно уезжать?

Леонов помолчал.

-Быстро ты решил, Алексей. Ну, да что ж. Мое дело поддержать тебя в этом. Ко вторнику составят договор. Твой юрист потолкует с моим. Если всех все устроит, то к концу следующей недели улетишь в Омск.

- Хорошо. Жду звонка, Игорь.

Бекетов нажал на «отбой» и вышел из подъезда.

Глава 24.

Тишина окутывала меня. Звенящая, жадная, отнимающая последнюю надежду. Секундная стрелка, лениво ползла по циферблату, бесшумно отсчитывая время. Не спеша пробегала круг за кругом, двигаясь от одной цифры к другой. Для меня же время остановилось. Я жила одним мгновением. Здесь, сейчас. Больше не было ничего, лишь эти минуты, наедине с болью и отчаянием. С меня словно заживо сдирали кожу, а я не могла кричать. Не могла даже пошевелиться. Руки безвольно висели вдоль тела, голова была опущена. Я словно видела себя со стороны. Сломленную, растоптанную, без права выбора, который у меня безжалостно отняли. Я никогда не была достаточно сильной, хоть и пыталась убедить себя в обратном. Сталкиваясь с очередной трудностью, я уверяла себя, что справлюсь. Подсознательно же всегда искала опоры в других. Сначала в бабушке, потом в Ольге. Я была… слабой. Слишком слабой, чтобы признаться в том, что не могу без поддержки. Так хромой, опираясь на костыль, уверяет других, что может идти самостоятельно, отказываясь признать, что отбросив палку, он упадет. И сейчас я падала. Так глубоко, что пропасть, увлекшая меня, казалась бездонной. Никто и ничто не могли сейчас помочь. Я осталась ОДНА. И от решения, которое я должна была принять, зависела не только моя жизнь. Внутри короткими всполохами рождалась злость. На безысходность, что душила меня. На желание снова опереться на кого-то. Злость перерастала в ненависть. Жгучую, отчаянную. Она разрасталась в груди, вытеснив остальные чувства. Я ненавидела себя. Каждый вздох, что делала, каждый удар сердца. Почему я не могу бороться? Почему склоняюсь перед неизбежным, принимая его как данность? И есть ли оно, неизбежное? Или это лишь цепь случайностей, что ведут к закономерному финалу? Но ведь я САМА делаю этот выбор, и несу за него ответственность. Хотя несу ли?.. Или привычно перекладываю ее на других? Я содрогнулась от отвращения, словно наяву ощутив прикосновения Круглова, и с безотчетной злостью поняла, что САМА дала ему это право. САМА позволила растоптать себя. И бессмысленны уверения, что это случайность. Круг замкнулся. Я поняла, что каждый мой шаг лишь подводил к тому, что произошло. И сейчас я расплачивалась за это. Невыносимой болью и оглушающим чувством вины перед тем, кого не смогла уберечь. Решение пришло спонтанно. Подхватив с кушетки брошенные впопыхах вещи, я начала одеваться. Больничная рубашка синим комком упала на пол. Я торопливо запахнула халат, скинула больничные бахилы, переобуваясь в сланцы. Смириться и безропотно взойти на эшафот я уже не могла. А иным для меня и не могла стать операция, о которой говорила врач. Я чувствовала, что кровотечение усиливается, что боль кольцами охватывает низ живота, пульсируя и сжимаясь. И понимала, что у меня слишком мало времени. Куда и зачем я должна была пойти, что говорить и делать, я не знала. Но мысль о том, что я должна бороться сейчас, настойчиво билась в голове. На мгновение потемнело в глазах, и я потеряла ориентацию в пространстве. Схватившись за спинку стоявшего рядом стула, я качнулась, пытаясь сохранить равновесие, и почувствовала, что теряю опору под ногами. Стул пошатнулся, ставшие внезапно мокрыми ладони скользнули по спинке, и я начала падать. Как в замедленной съемке, видела, как открывается дверь. Застывшая на пороге женщина в бирюзовом халате что-то закричала, и я провалилась в темноту.

Холодные пальцы коснулись лба.

- Температура почти тридцать восемь. О чем мы спорим?.. – высокий звенящий голос резал слух.

Я открыла глаза. Тело горело, как в лихорадке. В висках пульсировала боль, вызывая тошноту. С трудом заставила себя произнести:

-Не надо, пожалуйста.

Врач, что осматривала меня при поступлении в больницу, поджала губы и отошла.

-У нее бред! Вы не понимаете! Я не буду нести ответственность за ее жизнь!

- Делайте повторное узи. Вы были вместе со мной в кабинете заведующей и слышали ее распоряжение. Она подойдет через пару минут.

Я подняла глаза и наткнулась взглядом на повернутую вполоборота фигуру. Поверх бледно-зеленой футболки накинут белый халат, в руках истерзанная сигарета, которую мужчина поминутно крутил между пальцами.