— А я думал, Хуйлио Иглесиас!

— Свет! А ты музыку любишь?

— Люблю.

— А слышала, как вчера пели?

— Слышала.

— Понравилось?

— Понравилось.

— Мне тоже понравилось.

Немного помолчав:

— Это я пел!

Так-так… Выяснилось, что «эта сторона теплая». Выходит, мне просто повезло.

— Свет? А ты принадлежишь к интеллектуальному большинству или к интеллектуальному меньшинству?

— А что это такое?

— Как что? Интеллектуальное меньшинство — это голубые и лесбиянки! А интеллектуальное большинство — это обычные люди, которые к противоположному полу равнодушны.

— Све-ет! Ну, мы часочек найдем?

— Найдем!

— Так ты еще не передумала?

Молчание.

— Свет? Ты еще не передумала?

Молчание. Другой голос:

— Она уже под впечатлением!

29 марта, суббота, 6 часов утра

Крыса опять не беспокоила. Сегодня вечером кончаются мои пять суток. Интересно, куда же меня теперь: «домой» или в другую хату?

Ладно, посмотрим.

Кстати, адвокат вчера сказал, что на суд (о продлении срока содержания под стражей) меня, возможно, все-таки повезут. Несмотря ни на какие мои «письма». Впрочем, может, оно и к лучшему…

Впечатлений больше. Плюс следователь еще на неделе должен явиться.

Какой-то «акт экспертизы» мне показывать. В общем, я чувствую, неделька предстоит еще та!

— Све-ет!

— А?

— Ты как?

— Нормально!

— Как спала?

— Отлично! Как упала вечером, так сразу и уснула!

— Да я слышал! Храпела на всю кичу! С добрым утром!

— Лех! Тебя за что закрыли?

— Сутки? Мусору физической расправой угрожал!

— Ну да? Не били?

— Так… пизданули пару раз…

Тот же день

Вернулся в свою камеру. Домой. Ну, слава Богу. Сокамерники встретили меня как родного. Обрадовались, похоже, совершенно искренне. Объятия, похлопывания по спине и пр. и пр. Оказывается, они давно уже знали, что я в карцере и даже посылали мне туда «грев, который по дороге спалился: тепляк и пр.». Т. е. посылали по своим тюремным каналам передачу, которая, однако, не дошла. Теплое белье и пр.

Из трюма меня подняли (вывели из карцера) где-то часов в одиннадцать. Сначала завели на сборку. В огромную холодную пустую камеру с лавками вдоль стен и грязным туалетом в углу. Со мной еще четыре человека. На сборке просидели часа полтора. Естественно, разговорились. Выяснилось, что двое — с тубонара (туберкулезники), а еще двое — чуть ли не из соседней хаты. Знают «Андрея курского» из моей камеры. (Андрей у нас действительно есть. И действительно, вроде, из Курска.) У нас, говорят, хата такая же, только поуже.

— И сколько у вас там человек?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать?! Как же вы там помещаетесь?

(Камера шестиместная.)

— Вот так. Расползаемся все по своим норкам, как ужи.

— А в карцер за что?

— За пьянство.

Итак, шестнадцать человек в шестиместной камере, из них двое пьяных… «У нас там весело!» Да, похоже, у них там действительно «весело»…

Тубики (туберкулезники) тем временем разговаривают о своем:

«Все-таки здоровье в этом карцере гробишь… Так вот вроде и не замечаешь, а у меня за это время два раза уже кровотечение было.

Процесс хуячит!» На вид совсем молодые парни.

Так-так… значит, в соседней камере у меня ВИЧ сидел, в других — туберкулезники. А одеяла, матрасы и подушки, между прочим, утром все в одну общую кучу пихаются. Вечером же каждый просто берет себе то, что ему под руку подвернется. Да… так недолго и самому какой-нибудь «турбович» (тоже местное выражение) подцепить!

В камере меня сразу же покормили, вскипятили чай… Вообще, отношение самое трогательное. Из карцера ведь человек вернулся! В зоне, говорят, если человек возвращается из карцера, «пацаны сразу же дают ему все новое (белье, одежду) и накрывают поляну». Ведь «человек страдал».

Только-только поели, как с грохотом открывается кормушка (специальное окошко в двери камеры) и вызывают моего соседа по шконке Витю курганского. «С вещами! На сборы — 5 минут!» Общий шок.

Ведь «с вещами» — это значит, в другую камеру или вообще в другую тюрьму. Сразу же начинаются лихорадочные сборы. Вещи, продукты на дорогу и пр., и пр. Времени в обрез! Ровно через пять минут кормушка открывается снова. «Руки!» — «Старшой, да я же еще не собрался!» — «Руки давай!» Щелкают наручники.

(У Вити в личном деле три креста. «Склонность к побегу.

Склонность к нападению на администрацию. Склонность к суициду».

Любые передвижения внутри тюрьмы — только в наручниках. Кстати, я его в свое время спросил: «А склонность к нападению на сокамерников?

Почему такого пункта нет?» — «Потому что это никого не волнует».)

— Как же я в наручниках собираться буду?

— Живей давай! И вещи начинай в коридор выносить!

Витю уводят. Настроение у всех самое подавленное. Как будто потеряли близкого человека. Да, в сущности, так оно и есть. Однако минут через десять Витя вдруг совершенно неожиданно возвращается.

Оказывается, его просто вывели в коридор, обшмонали все вещи и потом без всяких объяснений вернули обратно в камеру. Зачем? Почему? — Ничего не понятно. Тюрьма.

На радостях снова садимся пить чай. Дверь камеры опять с лязгом открывается. «На выход! Все выходят из камеры!»

Общий шмон. Да что тут, блядь, у них происходит?

Вечером беру очередные уроки тюремной жизни. Лексикон, так сказать, расширяю.

«Дубок» — стол в камере с лавками по бокам.

«Стопаря выписать» — осадить человека, поставить его на место.

«Ты стопаря выпиши!» — остынь, успокойся.

Рассказываю заодно про карцер. Про Свету, Леху, Ромку-бандита и прочих колоритных персонажах. «Да! Тут в тюрьме такие клоуны попадаются!.. Белочка, к примеру, заедет… Он, если три дня не пьет, у него белая горячка начинается. Глюки. Пауков начинает по стенам ловить. На общаке еще и не такого насмотришься!»

Будем, однако, надеяться, что до «общака» дело у меня все-таки не дойдет… Хотя и интересно было бы посмотреть.

31 марта, понедельник, поздний вечер

Только что вернулся с суда. Из камеры вывели в шесть утра. За все это время маковой росинки во рту не было! Удивительное состояние!

Чувства переполняют душу… Просто рвутся наружу! Существуют ли в целом мире слова, чтобы их выразить? Наверное, существуют… Только я их не знаю… А ведь просил же, блядь, в свое время купить мне «Большой словарь русского мата»! «Не можем найти!.. не можем найти!..» Искать лучше надо было!! Пидорасы!

В общем, так. Из камеры, повторяю, вывели в шесть утра.

Происходит это следующим образом. Накануне ночью (где-то в час или в два) «заказывают на суд». Стучат металлическим ключом в дверь камеры и выкрикивают фамилии тех, кому завтра (собственно, уже сегодня) ехать на суд. Например: «Иванов есть?» — «Да, есть!» — «На суд». — «К каким?» — «К шести».

Т.е. предупреждают, чтобы человек к указанному времени уже собрался и был готов. В шесть утра дверь камеры открывается и ты сразу же выходишь, уже одетый и со всеми своими бумагами. Из нашей хаты на суд в тот день ехало двое. Я и еще один. Тот самый старик-цыган, о котором я тебе раньше уже писал. Учитель Махмута Эсамбаева, народный артист СССР и пр., и пр. Статья: «наркотики».

Тюремное погоняло: «Цыган». Накануне прокурор запросил ему семь лет, а сегодня он ехал за приговором. Заказали нас почему-то не на шесть, как обычно, а на «начало шестого». Так что уже с пяти часов утра мы сидели полностью одетые и ждали вызова. Вызвали, естественно, как обычно, в шесть…

Итак, камера открывается, охранник выкрикивает фамилию. «Иванов!»

Выходишь из камеры. «Имя-отчество?» — «Иван Иванович». — «Год рождения?» — «Семидесятый». — «За мной».