Да!.. Это уже просто за гранью моего понимания. Ну, я могу понять, что он крысятничал. Все это, конечно, плохо, ужасно, но в принципе понятно. Денег у него нет, передачи не носят и пр. Все это, по крайней мере, объяснимо. Но зачем ноги-то вытирать полотенцем, которым я вытираю лицо?! Это-то зачем? Ведь никакой прямой необходимости в этом не было? Полотенце-то у него все-таки есть! Свое. (Я сам, кстати, и подарил.) Это-то зачем надо было делать?

Невероятно!

— Он нас наверняка и сдал, — резюмирует Цыган. — Он мне сам говорил, что двадцать третьего обязательно должен уйти. Срок, говорит, истекает. А ребятам об этом не говорил. И все забрал сейчас. Все вещи, все бумаги. Только куртку рваную оставил. А раньше без вещей уезжал.

— Его же кум на днях вызывал, — развивает эту мысль Вася. — Сказал, небось: «Слушай, на тебя бумага пришла на освобождение. Ты давай, готовься. Если хочешь уйти». Он и сдал нас.

Так-так!.. Еще одна новая интересная версия. И тоже, кстати, очень правдоподобная. Если Андрей действительно не вернется, то все практически ясно… А если вернется?

— А если он вернется?!

— Не вернется! — категорическим тоном заявляет Вася.

— А если вернется?

— Пусть уходит из камеры! Скажем ему все втроем, — предлагает Вася.

— Не так уж это и просто! — резонно замечает Цыган. — Как он уйдет? Кто его спрашивать будет?

Вот черт! Еще одна проблема! Как он, действительно, уйдет?

Значит, придется жить с ним вместе? И что? Сразу ему объявить, что мы все видели и знаем, или все-таки подождать? Посмотреть, как он будет теперь себя вести?

После долгих и нудных обсуждений решаем все-таки пока подождать.

Посмотреть, что будет дальше. Впрочем, Вася с Цыганом, похоже, уверены, что Андрей все-таки больше не появится. Мне же почему-то кажется, что это не так. Появится! Еще как, блядь, появится! И мне, как смотрящему… Ведь крыса в камере — страшное дело! Невозможно же все время за ним следить!..

Ладно, подождем. Благо, ждать уже недолго осталось. Пару дней от силы. Хотя почему пару? Он же может когда угодно приехать! Хоть через неделю, хоть через две. Продлят ему сейчас срок и еще для проведения следственных действий на ИВСе оставят. На сколько нужно, на столько и оставят. Запросто!

А, черт!.. Все! Не могу больше! Окончательно запутался. Ложусь спать. Завтра подумаю.

Уже раздевшись и укрывшись одеялом, вспоминаю, что собирался написать жалобу из-за отобранного Щедрина. Ладно, завтра. Завтра!

Ложусь. Нет у меня сегодня сил. Все. Сплю!

P.S. Ну что, блядь, за сумасшедший день! Только заснул, как сразу же проснулся от какого-то шума на продоле. Спрыгиваю со шконаря, подхожу спросонья к тормозам и наблюдаю через штифт такую картину.

Дверь камеры напротив распахнута, по коридору снуют мусора, а около двери сидит на полу пьяный носатый зэк (чурка какой-то) с разбитым в кровь лицом. А-ах-хуеть! Дурдом! В натуре.

21 мая, среда

Утром специально встаю пораньше, до проверки и при трепетном свете люминесцентной лампы, как какой-то современный Пимен, строчу жалобу на имя начальника тюрьмы с требованием вернуть мне моего Щедрина. Оба, блядь, тома! На проверке вручаю жалобу коридорному.

Тот берет и сразу же с удивлением на лице начинает читать.

Ну-ну! Почитай-почитай! Посмотрим, что дальше будет. Хотите войны? — вы ее получите. По полной программе! Вот как начну сейчас писать по жалобе в неделю во все инстанции — сразу у меня запрыгаете! А не поможет и это — в прессу обращусь. В СМИ. Читать, блядь, в натуре, не дают! Что за хуйня? В общем, отдайте, пизды, лучше добром моего Щедрина — и разойдемся миром. Ничего мне от вас, идиотов, больше не надо!

За завтраком разговор опять возвращается к Андрею.

— Надо с ним все-таки поговорить, — советует Цыган.

— А что с ним разговаривать? Это бесполезно. Он просто затаится, а все равно будет делать по-своему. Как говорят у нас в армии:

«Лейтенанта еще можно перевоспитать, а со старшим уже нужно бороться!» Он же взрослый человек, со своими взглядами. Что он, изменится в одночасье, что ли? Переродится? Как все коммунисты после развала Союза? — резонно отвечает ему Вася.

— Да, может, он еще все-таки и не вернется!

Однако Андрей все-таки вернулся. Прямо перед обедом его завели к нам в камеру.

— О-о!.. А мы уж думали, что тебя нагнали!

— Какое там нагнали! Адвокат мне объявил девять с половиной лет особого — охуеть можно! У меня сейчас настроение такое — хоть в петлю!

— Ну ты помойся после сборки, поешь!

— Да я могу теперь чертом жить — мне по хую!

(Чертом — не умываться, не бриться, не стричься.)

Через некоторое время Андрей все-таки отходит, идет мыться, потом садится за стол. Мы делимся с ним новостями. «Ребят перевели, телефон отшмонали, телевизор отмели, дорог у нас теперь нет, Пантелеич смотрящий…»

Андрей слушает, ест и удивляется.

— А я заглядываю в глазок: матраса моего нет!

(Мы перенесли его матрас на другую шконку.)

— Я охуел! Где же я, думаю, спать-то теперь буду? А ты, Серег, чего не внизу?

(Я сплю по-прежнему наверху. Свет, читать удобнее. Да и суеты поменьше.)

— А чего ты ему указываешь? — неожиданно резко вмешивается Вася.

— Он теперь здесь смотрящий! Ты, я вижу, ситуации еще не просек!

— Да я ничего, Борисыч… Ты что?

За обедом Андрей начинает рассказывать о своих злоключениях.

— На сборке жара, дышать нечем! Я прожег в оргстекле дыру автогеном, кусок вырезал. Потом сплавил его, сделал крюк и открыл форточку — вообще Ташкент!

— Каким еще автогеном?

— Старый зэковский способ. Из стержня вынимаешь шарик и дуешь через него на пламя зажигалки. Получается узкая струя пламени, которой чуть ли не железо можно резать. Такая высокая температура.

Парня на сборке встретил. Вместе сидели, мой ровесник. Он теперь ВИЧ-инфицированный, прикинь.

— Через бабу заразили? — интересуется Вася. — Или через мужика?

— Через шприц.

— Вот это обидно!

— А чего там обидно. Не надо колоться! И не будет обидно. А то на сборке одна молодежь, и все разговоры — про наркотики. Какой у кого дозняк и пр. Больше ни о чем! Бомжа к нам на ИВС посадили с белой горячкой, прикинь.

— Буйный или тихий? — деловито спрашивает Цыган.

— Сначала червяков ловил, а потом на меня бросился.

— Ну, это тихий!

— Ни хуя себе, тихий! Я всю ночь не спал — воткнет тебе зубную щетку в глаз или в ухо! Или инвалид, или вообще пиздец! Потом убрали, правда. А вообще все ИВС забиты бомжами. Все за оружие — патроны. Один за гранату. Судьи идиоты, что ли? Ну, откуда у него граната? Разве по нему не видно?

— А действительно, откуда у них гранаты и патроны? — интересуюсь я.

— Да мусора так дела делают. Раскрываемость повышают. Подходят на вокзале к бомжу: хочешь пузырь? Иди вон к человеку, отдай ему сверток. И на видео все снимают. А в свертке патроны, среди прочего.

— Да, я когда в 245-й хате сидел, там Леша такой был. Бомж, — подтверждает Вася. — Шесть лет особого получил за моток проволоки.

Так же вот. Сижу, говорит, пью с армяном. Подходят двое, интеллигентно одетые. «Хочешь пятьсот рублей заработать?» Я армяна отодвигаю — беги за закуской — а сам спрашиваю: что делать надо?

«Видишь, на стройке валяется моток проволоки? Принеси нам». И все?

Подхожу, беру проволоку. Сразу рядом появляются двое ментов, отбирают у меня проволоку — и в ИВС!

— Следачку свою видел, — продолжает Андрей. — Овца ебаная, слоеная!

— А нас тут вчера даже на прогулке шмонали! К стенке поставили: руки на стену! — сообщает ему Цыган.

— Да это же больные люди! Их от общества изолировать надо! Он приходит домой и говорит жене: «Там Сережа Мавроди сидит, полковник и народный артист! А я, целый лейтенант, их к стенке поставил раком!» Ты знаешь, как они из тюрьмы выходят? Смена двенадцать человек выходит — и как мыши разбегаются! Я встретил раз в Курске одного. «Ну что, пидор? Может, рапорт напишешь?» Он весь белым стал.