Народу — тьма! Но никто меня не трогает, никаких полотенец никто под ноги не бросает, все нормально… В камеру вхожу — садись к столу, ешь. Вот твоя шконка — ложись, спи после сборки! Я просто поначалу ничего понять не мог!

— Да адвокаты вообще не знают ничего, как здесь живется! — замечает Витя. — У меня жена у первого адвоката спрашивала: «Чем они хоть там занимаются?» Он ей ответил: «Дворик тюремный подметают!»

— А я следователю своему и сейчас рассказываю, что мы здесь все, что угодно можем купить. Любые продукты, вещи, — подтверждает Вася.

— Он меня слушает и серьезно поддакивает: «Да! Вообще-то это правильно! Вы же не осужденный. Вы пока еще только подследственный.

Вас же по закону только свободы лишают!»

Я с изумлением смотрю на Васю. А этот Василий Алибабаевич, оказывается, далеко не так прост, как кажется! Заодно вспоминаю, что и мой-то адвокат про тюремный вискас впервые только от меня услышал.

Да и вообще все мои рассказы о тюремном быте слушает с неподдельным любопытством. Похоже, действительно, ни следователи, ни адвокаты не имеют о здешних реалиях по сути ни малейшего представления.

Вечером получаем довольно забавную маляву. Просьба придумать погоняло некоему Коле. Тридцать лет, женат, двое детей, образование высшее, инженер-путеец, статья — хищение. Для победителя Коля споет (!) на решке.

— Интересно, что же он будет петь?.. — лениво размышляет вслух Костя. — «Мурку» какую-нибудь, что ли? Или «Владимирский централ»?

— Да нет, просто арию из «Щелкунчика», — не без юмора отвечает ему Витя.

Победил в итоге вариант Цыгана: «Стрелочник». Что же касается песни… Не знаю уж точно, что он там «пел», но вряд ли эта дикая какофония звуков была арией из «Щелкунчика»!

Понедельник, 12 мая

Приходил адвокат. На обратном пути попадаю в один стакан с каким-то молодым, наголо обритым парнем в шортах и майке, похожим на штангиста. Он сидит, я стою. Стакан маленький, лавка узкая, двоим сидеть негде. Минут через пять встает, вежливо говорит мне:

— Садись. А я теперь постою.

Некоторое время молчит, а потом спрашивает:

— Москвич?

— Да.

— А какая статья?

— Мошенничество.

— Условно как-нибудь не надеешься получить?

— Да нет. Какое там «условно»! А у тебя какая статья?

— 162-ая.

— Это разбой, что ли?

— Да. Тут полтюрьмы за разбой сидит.

— А ты москвич?

— Нет. Из Иваново.

— А ты на какой срок рассчитываешь?

— Я уже получил. Пятнадцать особого.

(Господи-боже!)

В камере наливаю таз, бросаю в него два кипятильника.

— Ты чего, Серег, стираться собираешься? — спрашивает Витя.

— Да, придется. Хотя, блядь, честно говоря, совершенно не хочется!

— Я до вас в камере сидел, там пидорчонок был, — замечает Вася. — Все мыл, стирал. Идем в баню, он берет таз общий — ему туда кидают все подряд: белье, носки грязные — и стирает.

— Вот бы нам такого, — вяло бормочу я, замачивая белье.

— Я его так жалел! — продолжает между тем Вася. — Его на общаке узбеки опустили. Избили и опустили.

— Значит, было за что, — замечает проснувшийся Цыган. — Просто так не опускают.

Все замолкают. Разговор начинает быстро затухать, но тут Вася совершенно неожиданно придает ему новое направление и начинает рассказывать об армейских порядках и нравах.

— В армии все, как на гражданке. Как на гражданке что-то начинается — сразу же волна до армии доходит. Скажем, пидорасы.

Вдруг солдаты исчезать начали! У нас такого никогда не было! С вечера — нет. А утром — на месте. «Где был?» — «Да я заблудился…»

Ну, хуйню всякую несут. Мы понять ничего не могли! А им же на свидания надо ходить! Таких же, как они искать. Только потом уже разобрались, что к чему, как их различать.

— И как? — интересуюсь я.

— Они очень чистоплотные. Портянки непрерывно стирают, могут даже в белых носках в сапогах ходить. Пахнет от них всегда очень хорошо.

Одеколоном или даже духами.

— Активные или пассивные?

— И те, и другие.

— Да, интересно! Сколько у вас там в армии всяких проблем.

Пидорасы, дедовщина…

— Ну, с дедовщиной-то бороться несложно, — небрежно роняет великолепный Вася. — Нужно взять главного и публично унизить перед строем. Я когда был капитаном, ротным, у нас туркмен был богатый. Я его для начала обрил наголо — так он у меня до конца службы и ходил.

Потом вызвал и говорю: «Я тебе еще и яйца обрею! Я твою бабушку ебал!» Мать им нельзя говорить, они обижаются, а бабушку можно — только смеются. А он богатый был — он обязательно должен показать, что он тут главный! Ну, я его вызываю перед строем — и по морде без всякой причины: раз! два! Он упал, его унесли. Значит, можно быть уверенным, что в этот день в роте все нормально будет. Потом еще раз. Еще. Потом его вызываешь — он уже весь трясется! Но заставить их что-то делать — это пиздец! Они гордые. Повеситься могут, вены себе вскрыть. Нас предупреждали: ну их на хуй! У нас грузины были: отказывались мыть полы — и все. Так мы их родителей вызывали: или вы полы мойте, или их в дисбат! И родители мыли неделю полы.

А вообще надо в первый же день, как только новые в роту придут — на них еще форма вся мешком висит и пр. — каждого прикрепить к старослужащему. «Если что с ним случится — ты в самую последнюю очередь домой уйдешь или вообще в дисбат!» И он пылинки с него сдувать будет, всему учить. И за полгода из него уже солдата сделает. Он же понимает, что действительно от меня полностью зависит, когда он домой уйдет. А домой всем хочется!

— А как ты вообще относишься к армии? — с любопытством спрашиваю я Васю.

— Если бы у меня был сын, я бы ни при каких обстоятельствах не хотел, чтобы он служил в армии! — твердо и без колебаний отвечает мне он.

Любопытно!.. Вообще, Вася вызывает у меня все больший и больший интерес. Похоже, мое первоначальное мнение о нем, как о безобидном пожирателе колбасы и сыра, оказалось глубоко ошибочным.

Р.S. Андрей, кстати, опять уехал. «По сезону!»

Р.Р.S. Между прочим, Витя, в свое время рассказывал, что один из его подельников (майор милиции, кажется) все это время просидел на 4-ом спецу в БС-ной камере. Камера большая, на двенадцать-пятнадцать человек, так что он много там всего перевидал. Сидят там, в основном, всякие милицейские шишки, на воле у них остаются друзья, которые им помогают. В результате многие быстро освобождаются. Так вот, освобождаются — и сразу «прут в гору». Идут на повышение!

Почему? Такое впечатление, что они после отсидки вызывают у своего начальства уже особое доверие. Этот, мол, не подведет!

13 мая, вторник

Только вернулся со встречи с тобой (со свиданки) и начал обсуждать ее с Костей и Витей («Ну как, ты доволен? Правда, настроение сразу другое?» и пр.), как дверь камеры с лязгом распахивается. На пороге — кум. «Toujours lui! Lui partout». (Везде он! Он — повсюду). Сразу же всплывает у меня в памяти строчка известного стихотворения Гюго, посвященного Наполеону.

«Все выходят!» Шмон! Нас заводят на сборку — в осточертевшую уже пустую бетонную коробку в конце коридора. Чувствуем мы себя на этот раз, честно говоря, не совсем спокойно. На днях мы наконец-таки решились и загнали, как ты знаешь, в камеру трубу. И вот — шмон! Что это — простая случайность или же?..

Если случайность — трубу они хуй найдут! Чтобы ее достать, надо разобрать телевизор. Если же не случайность… В общем, посмотрим.

Сейчас все станет ясно.

Пока стоим, ждем. Точнее, Костя с Витей сидят на корточках, остальные (и я в том числе) бесцельно и тоскливо слоняемся по камере. Думаем, чем все это кончится? Если трубу все-таки найдут…

Лучше, впрочем, об этом и не думать!