Изменить стиль страницы

— Что это такое!? Что тут у вас произошло?!

— Шмон! Только что кончился! Нас прямо перед тобой в хату завели.

Три часа, блядь, на сборке просидели!

— Что за бред!? У нас же недавно был!

— А хуй их знает!

— Может, что конкретное ищут? Телефон, к примеру? Может, решили, что у нас тут труба есть?

— А хуй их знает! Но если бы конкретное что искали — искали бы до талого. (До конца, значит, до упора. До талого снега.)

Убирались мы… Точнее, они… Мои бедные и несчастные сокамерники… Ладно, впрочем — это уже не интересно. После уборки всей камерой пьем чай. Из окна дует. Половины стекол нет, а заменявшую их картонку отмели при шмоне. Витя с тоской смотрит в окно: «Что за погода! С неба какой-то триппер капает… Не дождь, не снег…»

«Знаешь, милый, в последнее время ты почему-то слишком часто ругаешься матом». «Почему-то…»

11 апреля, пятница

День в общем-то спокойный. Особенно по сравнению со вчерашним (будь он, блядь, проклят! чтоб его черти взяли!!). Хотя, собственно, событий-то опять было, как ни странно, довольно много.

Ну, во-первых, приходил адвокат. А это само по себе здесь всегда уже событие. Так… впрочем… ничего особенного. Обычное посещение.

Назад только долго потом вели. Пятница. Столпотворение. Пеналы и боксы переполнены. Конвоиры злые и потные. Орут на всех… (Но зато хоть шмонают поменьше. Некогда! Быстрее бы по камерам всех развести и назад за новой партией вернуться.)

В общем, посадили меня на этот раз в виде исключения не в пенал, а в бокс. Бокс — это, собственно, разновидность пенала. В сущности, тот же пенал, только не одиночный. Небольшое такое помещение, как правило, пустое, просто голые стены, куда разводящие начинают заводить обычно по мере того, как все пеналы заполняются. Ну, или по каким-то там своим соображениям, им одним только ведомым. В общем, небольшая сборка. Те же грязь, духота, отсутствие вентиляции, густые клубы табачного дыма. Те же привычные уже тюремно-зэковские разговоры. О какой-то там якобы близкой уже «золотой амнистии», о статьях и сроках.

— У меня корешу девять лет и два дня дали. Все там подсчитали, и получилось, что по максимуму ему именно столько можно дать. Девять лет и два дня. Вот именно столько ему на суде и дали. Он касатку пишет и ее удовлетворяют. Приговор отменяют, назначают нового судью, и весь судебный процесс заново начинается. Уже с новым судьей.

Прикинь, его начинают снова на суд возить, всех свидетелей опять вызывать… Короче, прошел он все это. Выносят новый приговор.

Девять лет и один день!

— А у меня в деле вообще одни нарушения были! Я каждый день жалобы на оперов писал. Так один опер даже прокуроршу ебал, чтобы мои жалобы никуда не шли!

(«Даже»!.. Что же это, интересно, за прокурорша была такая?

Которую только, чтобы «жалобы никуда не шли», можно было… Мне сразу карцер вспомнился. Незабвенная Света. «Я ебу бабу-Ягу!»)

— Сколько у вас человек в хате?

— Одиннадцать. (Хата, судя по всему, шестиместная.)

— А у нас тринадцать.

— На шесть шконок? Нормально. У меня вот подельник сидит, так у них в хате тоже тринадцать человек. На два шконаря. Хата двухместная…

(Неужели правда? Что-то даже и не верится…)

Бокс переполнен. Дыма столько, что и дышать-то уже нечем. Все постоянно и надсадно кашляют, беспрестанно сплевывают на пол. Многие сидят на полу на корточках. (Характерная, кстати, зэковская поза.

Особенно после лагеря. Не знаю уж, почему.) Охранник впихивает еще кого-то. Тот ошалело смотрит по сторонам и жмется к стенке. Потом вдруг робко спрашивает:

— Вы что, все к врачам?

— К каким, блядь, еще врачам?! Ты первый раз, что ли? К адвокатам и следакам на вызов ходим. Моя овца сюда приперлась…

Ближе к вечеру возвращаюсь в камеру. Отдаю Вите принесенные для него от адвоката лекарства. (У Вити хронический насморк. Похоже, гайморит.)

— Спасибо.

— Судьбу благодари. Не обыскивали сегодня.

Воцаряется молчание. Все смотрят на меня как-то странно. С каким-то непонятным удивлением. Наконец, Костя произносит:

— Ну ты, Серег, похоже, уже самым настоящим зэком становишься.

— Почему это?

— Ну, как же! «Судьбу благодари». Старинное зэковское выражение!

Так обычно лишь самые старые зэки в тюрьме и на зоне всегда отвечают. Ты ему говоришь: «Спасибо», а он тебе никогда не скажет в ответ: «Пожалуйста». Всегда только: «Судьбу благодари!» Здесь ведь все — судьба! Повезло — не повезло.

(Ладно, блядь! «Настоящим зэком» я, видите ли, становлюсь… Психологи хуевы!)

Да, кстати. Когда вели к адвокату, встретил одного своего старого знакомого. Еще по карцеру. Володю. Ну, поздоровались, поболтали. Он тут, оказывается, за это время здорово вырос! В тюремно-зэковской иерархии. Стал каким-то «смотрящим за грузами на общак по всему этому крылу». Или кем-то в этом роде. Круто поднялся, короче.

Уголовно-блатную карьеру делает. «Ни минуты свободного времени теперь нет!» — говорит. Обрастаю, в общем, потихоньку полезными связями среди местных авторитетов. В натуре.

Почти сразу же после моего прихода заказали Андрея. «По сезону!»

(Оденься, дескать, по сезону. Надень верхнюю одежду.) Значит, на выезд. Вероятно, повезут на какие-то следственные действия. «Нет у них ничего. Терпилу (потерпевшего) найти не могут! А в понедельник у меня срок кончается. Может, нагонят!?»

Андрей уезжает, весь взбудораженный и окрыленный надеждами.

Интере-есно… А ведь, действительно, могут и «нагнать»… На волю выйдет человек… Даже в камеру тогда не вернется. А я, блядь, здесь останусь! Неизвестно, между прочим, на сколько… Но ясно уже, что… Тут и к гадалке не ходи! Тьфу! Даже думать об этом не хочется! Ну вот, интересно: завидно мне сейчас или нет? А? Положа руку на сердце?.. Ну, так… чуть-чуть. Самую малость. Чу-уть-чуть!

(Вот хуй его, впрочем, нагонят! Как же, размечтался! «Нагонят!..»

Там у терпилы, насколько я помню, обе ноги сломаны. Но однако — посмотрим. Подождем до понедельника.)

Уже поздно ночью в хату заезжает новенький. На место Муравья.

Весь какой-то затравленный и перепуганный. Со свернутым матрасом под мышкой и сумкой с вещами в руке.

Представляется. Военный. Действующий полковник. («Настоящий полковник», — как сразу же сострил Костя.) До ареста занимал вообще генеральскую должность. Начальника управления, кажется. Зовут Вася.

(«И настоящий Василий, — уныло закончил Витя. — Как же нам-то с тобой, вась, друг друга теперь называть? Чтобы не запутаться?»)

Ладно, завтра узнаем все подробнее. Времени здесь мно-ого…

Наговоримся еще. А сейчас поздно уже. Спать пора. Баиньки. Утро вечера мудренее.

12 апреля, суббота

Хороший день. Тихий, спокойный… Настоящий день отдыха. Часов в двенадцать отвели в баню. Не дергали, дали в кое-то веки спокойно и не торопясь помыться. (Обычно уже через полчаса начинают орать и колотить в дверь. «Хватит! Заканчивайте!» — следующих, мол, пора заводить!) А тут мы уже даже сами в конце концов в дверь стучать начали. Точнее, «цинковать». Я говорю Цыгану:

— Постучи!

(Постучи, дескать, в дверь! Дай охраннику знать, что мы помылись.

Чтобы он нас обратно в камеру отвел.)

— Я никогда не стучу!

(«Постучи» в тюрьме не говорят. Это слово имеет здесь совсем другой смысл. Причем, вполне определенный. Надо говорить: «Цинкани! Отцинкуй!»)

После бани садимся все пить чай. (А как же!) Заодно уж надо и с новеньким поближе познакомиться. С полковником Васей. Статья — мошенничество. Какая-то там строительная афера.

«Строили, — как он образно выразился, — воздушные замки. Да, строили! Да, нарушения были, и вообще все это было незаконно, что мы делали. Но разве я один был?! Все ведь в этом участвовали. Все!! Но все потом соскочили, а я между пиздой и ухом остался. Но так даже лучше! Зато я теперь ромашки не рву (сяду — не сяду)! Я уже в тюрьме… Самому близкому другу достаточно было снять трубку и позвонить, и ничего бы этого не было! А когда жена ему позвонила, он сказал: «Вы не туда попали!..» А как я ему жизнь спас — это он уже забыл?! Когда он пьяный из машины выпал, кто его всего окровавленного в больницу отвез?! Это он сейчас уже забыл??!!»