— Заполните фамилию, имя, отчество, желательно год рождения, хотя бы приблизительно.

— Я могу заполнить все, кроме фамилии!

Киоскер рассердилась:

— Вы что, пришли сюда шутки шутить?

— У нее имя, единственное в своем роде, — Иллария! Это вообще не имя, а не поймешь что.

— Нельзя! — Киоскер в сердцах захлопнула окошко.

— Это мне повезло, что нельзя! — сказал Мешков закрытому окошку. — Теперь моя совесть чиста.

Но он не успел отойти от киоска, как сразу увидел на стенде афишу: «Всероссийская художественная выставка».

Мешкова будто насквозь пронзило. Он замер как вкопанный и оторопело уставился на афишу.

Отошел от нее, тотчас снова вернулся, с недовольным видом прочел адрес выставки и рядом: «Открытие 15 сентября».

Мешков опять постучал в окошко справочного бюро. Когда киоскер открыла, Мешков мрачно спросил:

— Какое сегодня число?

Киоскер узнала Мешкова и ехидно потребовала:

— За справку платите.

Мешков заплатил и получил официальный ответ на фирменном бланке: «Сегодня шестое октября тысяча девятьсот семьдесят шестого года».

Снег пошел, ранний октябрьский снег повалил. На липах желтели из-под него скрученные и ломкие листья, еще не ободранные ветром.

Снег пошел, и поэтому в залах художественной выставки свет зажгли днем. От света забликовали стекла на картинах, а толстые лепные багеты заблестели фальшивым бронзовым цветом.

Все посетители шли от картины к картине, а Мешков — от одной рамы к другой, потому что на каждой раме были прикреплены этикетки с фамилией художника и, что самое главное, с его инициалами.

Мешков задирал голову, беззвучно шевелил губами:

— А-Эм… Ве-Ве… И-Эл…

Мешков опускал голову, читал инициалы на картинах в нижнем ряду:

— А-Эм, А-Эм… Ве-Ве… Ве-Ве…

И вдруг!

— Овчаренко! — вслух прочел Мешков и тотчас спросил у молодого человека, стоявшего рядом: — Как вы думаете, Овчаренко Тэ-Пэ… мужчина или женщина?

— Понятия не имею.

Мешков пошел разыскивать служительницу. Она дремала на табуретке, в полусне следя за тем, чтобы никто не попортил произведений изобразительного искусства.

— Скажите, пожалуйста, — разбудил ее Мешков, — Овчаренко Тэ-Пэ — мужчина или женщина?

— А я почем знаю? — приоткрыла глаза служительница.

— Вот беда, каталога нет, — вздохнул Мешков.

— К закрытию выставки наверняка напечатают! — утешила дежурная по залу.

— Вы случайно не знаете, кого из художников зовут Таисией Павловной?

— Не знаю, мой хороший. Вот Репина знаю — звали Ильей Ефимовичем, а что за Таисия Ивановна, с чем ее едят?

— Павловна, — поправил Мешков, сделал несколько шагов, присел на стул отдохнуть и пожаловался соседу: — Сколько картин понавесили, пока все пересмотришь!

— Мало! — взорвался сосед. — Очень мало, самые лучшие не повесили! — И исчез.

Мешков изумленно поглядел ему вслед, встал со стула, собираясь продолжать осмотр, и в этот момент заметил саму Таисию Павловну.

Она шла по залу, энергично размахивая руками.

Мешков напустил на себя вальяжность.

— Здравствуйте, Таисия Павловна! — Он почти пропел эти слова.

— Вот это да! — удивилась Таисия. — Вот это не ожидала! С каких это пор вы интересуетесь живописью?

— А я ею не интересуюсь, забыли, что я ничего не знаю про Джотто?

— Тогда зачем вы сюда пришли?

— По делу! — Он достал из кармана листок бумаги. — Как ваша фамилия, тут у меня записано, есть Алсуфьева Т. П., Гусарова Т. П. и, наконец, Овчаренко тоже Т. П., правда, я не все картины обошел, может, еще есть Т. П.?

— Овчаренко зовут Тихоном Петровичем! — Таисия Павловна поначалу не угадала, к чему клонит Мешков. — Зачем вам сдалась моя фамилия?

— Хочу взглянуть на ваши картины! — схитрил Мешков.

— Пойдемте!

Художница резко взяла с места. Мешков заторопился за ней, как вдруг она остановилась.

— Чуть было не купилась, вот что значит авторское тщеславие! Вы разыскиваете Илларию, да?

— Да! — не стал темнить Мешков.

— Не должны вы ей звонить, зачем это, к чему это приведет?

Тут Таисию окликнули:

— Алсуфьева, Таисия Павловна! Там вас из редакции спрашивают!

— Всего доброго! — попрощался с ней Мешков и язвительно добавил: — Телефон я узнаю в вашей организации.

Несколько дней спустя Мешков возвращался домой после работы.

Как всегда, он сошел с автобуса возле своего дома, однако не завернул во двор, а прошел вперед по улице.

Будка телефона-автомата оказалась свободной. Мешков занял будку и плотно прикрыл за собой дверь.

На телефонный звонок трубку сняла Иллария:

— Алло!

— Иллария Павловна, это вы?

— Да! Это я! — проговорила Иллария недрогнувшим голосом. — Таисия мне рассказала, что вы разыскиваете мой телефон, и я уже третий день боюсь из дому выйти.

— Совершенно зря, — покачал головой Мешков, — вот что я вам хочу сказать…

— Ненавижу объясняться по телефону! — решительно объявила Иллария. — Все, что вы захотите мне сказать, скажете лично.

— Пусть будет по-вашему, — согласился Мешков. — Тогда давайте посидим в шашлычной.

Вскоре Мешков ждал Илларию возле шашлычной, которую сегодня украшало объявление «Санитарный день».

Вот появилась Иллария, пошла навстречу Мешкову и, высвободив из перчатки, протянула ему руку.

— Привет!

— Привет! — Мешков легонько пожал протянутую руку. — На вас опять новая шляпа!

— Да, я люблю шляпки. — Иллария весело улыбнулась. — Я представляю, как вы ходили по выставке, все таблички изучали, искали Т. П. Грандиозно! Я потрясена!

— Пришлось потрудиться! — Мешков тоже улыбнулся. — Вы извините, я думал, мы посидим в шашлычной, но видите, какое безобразие — санитарный день.

— У меня все равно времени в обрез. — Иллария двинулась по направлению к станции «Динамо». — Мы с Таисией сегодня выезжаем на этюды, вернемся к праздникам, пятого ноября, я набрала чертежей с собой, буду работать в гостинице. Ну, что вы хотели мне сообщить?

Мешков ничего не ответил. Некоторое время они молчали, а возле метро, не сговариваясь, вошли на территорию стадиона. Они пошли по дорожке, давя на асфальте мокрые листья.

— Ну все-таки, что вы мне хотели сообщить? — спросила Иллария. — Зачем-то вы меня вызывали?

— До вас у меня была спокойная жизнь, — невесело признал Мешков, — я мотался по своим командировкам, ходил на футбол, в домино играл, в преферанс. Душевная тишина, вот что у меня было.

— Значит, из-за меня вы бросили преферанс?

— Из-за вас одно беспокойство. — Мешков не глядел на Илларию. Он поглядел на афишу, которая висела у входа в кинотеатр. — Вас нету, а все равно у меня сплошная нервотрепка!

— Может, вы по мне скучаете?

— Никогда! — заверил Мешков. Теперь он увидел, что штакетник у входа на Южную трибуну, чуть правее кинотеатра, был раздвинут. И, не дожидаясь ответа Илларии, Мешков втиснулся в узкий проход. Иллария за ним. — И давайте договоримся, — продолжал Мешков. Он продирался сквозь заграждения. — Я думаю, так будет лучше. Вы ко мне не приходите, я вам не звоню, мы друг друга не ищем.

Иллария даже развеселилась:

— Чтоб это сообщить, вы разыскивали меня с такими трудностями? Вы непостижимы!

Сейчас они прошли на трибуну и оказались одни на всем стадионе. Они стояли между одиннадцатым и двенадцатым рядами, и было непривычно тихо, поразительно тихо. Они смотрели на поле стадиона, застеленное огромным брезентом, и на безжизненные сетки на футбольных воротах. Мешков достал из кармана газету, расстелил ее на деревянной, облезлого голубого цвета трибуне, и они присели рядом.

Они опять помолчали, самую малость. Потом Мешков усмехнулся и предложил:

— Скинемся по рублику? Вы за каких будете, за синих или за белых?

Иллария тоже усмехнулась:

— Скинемся! А вы за каких?

— Я за синих!