Эфраим Кишон

Козлы отпущения

О романе Эфраима Кишона «Козлы отпущения»

От переводчика

Все великие идеи спасения как человечества в целом, так и отдельных народов просты и понятны широким массам:

«Взять все и поделить!», «Бей жидов, спасай Россию!», «Экспроприация экспроприаторов!», «От каждого по способностям, каждому — по потребностям», «Германии необходимо жизненное пространство на Востоке», «Железной рукой загоним человечество к счастью».

К сожалению, реализация прекрасных идей на практике сталкивается с определенными трудностями и не всегда приводит к желаемым результатам.

Два героя романа Кишона — отъявленные негодяи и мошенники — эмпирическим путем пришли к выводу, что во всех бедах их страны виноваты… лысые. Столь простая, понятная и наглядная идея неожиданно для самих организаторов получила широкий отклик в народных массах. Как и в романе «Лиса в курятнике», Кишон разрабатывает некую социальную модель, почти математическую по четкости, с формулировкой теоремы и ее доказательством.

Постсоветскому читателю не нужно долго объяснять символику романа, достаточно вспомнить «дело врачей».

Роман называется «Саир, ле азазел». Азазел — это знакомый нам по Булгакову черт, саир — козел. Получается «Козел для черта», а в устоявшемся русском переводе — «Козел отпущения».

Автор поставил запятую в заголовке. Получилось что-то вроде «Козел, пошел к черту!» Однако лагерно-блатные коннотации слова «козел» в современном русском языке не позволили сохранить эту игру в заголовке.

Роман «Козлы отпущения» впервые переводится на русский язык.

М. Беленький

Часть I

Начало пути

1

Кто бы мог подумать, что все это начнется именно с Пулицера? Есть люди, судьба которых отражается на их суровом лице, несчастья написаны у них на лбу. Это люди, личность которых отбрасывает тень приближающейся трагедии.

Александр Пулицер был не из таких. Он был всего-навсего рядовым гражданином, волосы которого осыпались ему на плечи с головокружительной быстротой. В повседневной жизни он торговал второсортным сырьем — ткани, резина и т. д. Я не хочу сказать, что рядовой лысый торговец ширпотребом переменил мою судьбу. Я всего-навсего утверждаю, что никто бы не подумал, что он изменит судьбы мира одним пинком ноги. Поэтому я немало удивился, когда узнал, что через относительно короткое время он сыграл важную роль в истории.

Ровно месяц тому назад я приступил к работе в фирме Пулицера — как из-за того, что вынужден был считаться с материальными условиями, царившими в моих карманах, так и покоряясь дарвиновскому инстинкту выживания, заложенному во мне. Тогда мне исполнилось тридцать пять, но я не мог похвастаться значительными успехами в какой бы то ни было области. Я пытался привить себе любовь к здоровой пище и в силу этого питался сухофруктами и орешками.

О людях моего типа обычно пишут после безвременной кончины, что они работали в цирке шпагоглотателями, виртуозами губной гармошки, лесорубами, дипломатами, университетскими профессорами и отлавливателями собак в Копенгагене, но я никогда не пробовал заниматься чем-либо подобным. Напротив, мне почти удалось получить свидетельство о полном среднем образовании, фигура моя была стройной, а лицо всегда излучало подобие дружелюбия, покоряющего сердца, что внушало людям симпатию ко мне с самого момента знакомства. Кроме того, стоило мне захотеть, и взгляд мой становился на удивление прямым и открытым, а речь — намного интеллигентней, чем позволяли мои возможности. Причиной тому была моя многолетняя служба на дипломатическом поприще в качестве официанта.

Несмотря на это, я всю жизнь не имел почвы под ногами, прозябая вдали от успехов, подобно бесцветному избирательному бюллетеню, пока не приземлился на письменный стол Пулицера вследствие краткого объявления в газете, обращенного к широкой публике:

«Торг. баланс, зн. англ., бухг., из первых, Пулиц.».

С тех пор прошел месяц. В то утро я притащился в контору, на цыпочках занял свое место за конторским столом и затылком почувствовал, что Пулицер в своем кабинете оттачивает ругательные выражения для прочистки горла.

И действительно, спустя некоторое время дверь конторы отворилась. Мици, хорошенькая машинистка Пулицера, вышла из его кабинета и прошептала мне:

— Гидеон, босс хочет тебя видеть.

Я упруго подскочил и с присущей мне дружелюб

ной

улыбкой направился к шефу. Пулицер ожидал меня в царской позе, соответствующей его статусу. Часы над столом угрожающе тикали, и я заметил

хорошо

знакомое постукивание пальцами по столу и садистское трепетание ноздрей шефа, соответствующее ситуации.

— Господин Пинто, можно спросить — почему вы опоздали сегодня на полчаса?

Этот вопрос поразил меня, как молния посреди бури, которую ждешь с минуты на минуту. Я глубоко проанализировал ситуацию: по правде говоря, в то утро я опоздал, в порядке исключения, из-за того, что автобус застрял посреди шоссе и полчаса никак не мог сдвинуться с места. Разумеется, этот факт невозможно было предъявить в качестве оправдания почти совершенно лысому боссу, ибо правда была бы воспринята как ложь. Поэтому гораздо разумнее мне казалось выдвинуть некую правдоподобную версию, которая могла бы быть принята начальством. Что делать — такова жизнь.

— Мою сестру увезли на рассвете в больницу из-за фурункула в левом ухе, — сказал я с максимальной приятностью, — бедняжка живет одна, и все легло на меня. У меня не было другого выхода.

Пулицер разгневался и взревел:

— Дружочек Пинто, эту отговорку я принять не могу. Я попросил бы вашу сестру иметь фурункул в левом ухе вечером, после окончания рабочего дня.

Собственно, другой реакции от такого типа я и не ожидал. Тот, у кого нет сестры, ни за что не поймет душу человека, связанного со своей сестрой узами любви и готового отдать ради нее душу.

— Если бы вы мне сказали, что ваш автобус застрял посреди шоссе, может, я бы с этим и согласился, это бы меня устроило. Но фурункул в левом ухе?!

Я уверен, что старик своим хулиганским инстинктом, присущим работодателям, сразу же узнал, что я опоздал из-за автобуса, и лишь развлекался за мой счет. По правде, все ненавидят своих боссов, даже те, кто питают к ним любовь. К тому же я чувствовал в себе накопившийся гнев по отношению к Пулицеру. Я чувствовал, что дни мои здесь сочтены. В ту минуту я был готов из-за гнева на все, кроме, пожалуй, составления торгового баланса. Замечу, кстати, что я не специалист и по английскому, скорее даже наоборот. Да и мой опыт в бухгалтерии был приобретен здесь, в фирме А. Пулицера, в процессе этой работы.

Наши взгляды скрестились, как стальные клинки, однако мой взгляд помрачнел и стал бегающим или как там это называется.

— Гидеон Пинто, — изрек Пулицер, — ваш испытательный срок закончен. Вы уволены. Я был рад с вами познакомиться.

Я забрал свою зарплату за испытательный срок, которая составила всего лишь четыреста форинтов. Я постарался, чтобы моя гневная реакция отразилась в моем энергичном голосе:

— Невозможно, господин, взять и уволить человека просто так.

— Возможно, — сказал мой, теперь уже бывший, босс, — вы умеете делать торговый баланс, как я — сальто в воздухе. Вы, Пинто, разбираетесь в бухгалтерии как младенец, что только вчера родился, и вы опаздываете больше, чем старинные стенные часы.

Разумеется, эту фразу, преисполненную дешевого «остроумия», Пулицер разучил дома перед зеркалом. Гнев мой из-за этой унижающей клеветы достиг небес. В эту минуту я был способен размозжить лысую голову начальника: