Каждый раз, когда Отодзиро проезжал мимо каких-то строений, стоящих на той стороне железнодорожного полотна, он задумывался: «Что находится там, в домиках за высокими заборами?» Предупредительные надписи запрещали приближаться к забору ближе нем на 100 метров. День и ночь вдоль колючей проволоки, подсвеченной по ночам прожекторами, ходили парные посты.

Но Отодзиро так и не пришлось узнать то, о чем позже узнал весь мир во время Хабаровского процесса над военными преступниками. В домиках размещались лаборатории отряда № 731, в котором под руководством генерала Исии ученые в военных мундирах готовили преступление против человечества. В ретортах и колбах выращивались культуры бактерий опаснейших инфекционных болезней: сибирской язвы, холеры, брюшного тифа и чумы. В опытах, проводимых над пленными китайцами, изучались способы ведения бактериологической войны…

Стремительное наступление Красной Армии в Маньчжурии сорвало планы японцев и предохранило человечество от страшных последствий эпидемий, которые подручные генерала Исии готовы были вытряхнуть из контейнеров с зараженными насекомыми и грызунами…

На полигон прибыли в десятом часу. Спешившись, Отодзиро отдал повод лошади ординарцу. Разрешил солдатам сделать короткий привал, а сам направился на наблюдательный пункт. Там его уже ожидал подпоручик в танкистском комбинезоне.

— Господин штабс-дапитан, танковый взвод готов для обкатки солдат, — отрапортовал он.

— Хорошо, подпоручик, начинайте, — важно разрешил Отодзиро, усаживаясь на раскладной табурет, стоящий под большим зонтом. Здесь, в тени, на ветерке, было не столь жарко. Достав ив футляра бинокль, Отодзиро взмахом платка разрешил начинать обучение.

Наблюдая в бинокль за действиями подчиненных, он время от времени посылал ординарца с приказаниями к командирам рот. Труднее всего в такую жару приходилось солдатам. Юркие, как ящерицы, они переползали из одной воронки в другую. Подпустив танк метров на пятнадцать, солдаты оказывались в мертвом пространстве для пулеметов и, изготовившись, бросались между гусениц, плотно вжимаясь в землю, чтобы не зацепиться за танковое днище. Большинству это удавалось.

«Если я успею хорошо подготовить своих солдат, — думал Отодзиро, — то батальон будет непроходимой преградой для танков противника. Тысяча моих солдат — это огромное подвижное минное поле. И если не один, так другой «тэйсинтай» остановит «шерман» или тридцатьчетверку. А у генерала Набутакэ в бригаде четыре таких батальона…»

Некормленые солдаты позли и ползли, исчезая под днищами танков. Время от времени сквозь рокот моторов прорывались истошные вопли. Бедняга «тэйсинтай», допустивший ошибку, досрочно уходил в мир блаженства, где не нужно было ежедневно мотать обмотки, слушать команду «Подъем!» и получать зуботычины от унтер-офицеров.

Рассвело. Сидя у открытого окна электропоезда, Ясудзиро курил сигарету, пытаясь разогнать сон. Он возвращался в отряд из поездки в Хиросиму. Сегодня ему пришлось подняться гораздо раньше, чем бы ему хотелось, но он должен успеть в Ивакуни до начала тренировочных полетов, назначенных им на сегодня.

Электропоезд, мягко постукивая по стыкам рельсов, уносил его все дальше от семьи, и мысли его возвращались к обыденным отрядным заботам.

Лето уже на исходе, а обещанного перелома в ходе войны все нет и нет. Ясудзиро выпустил на задания большую часть своих камикадзе, а силы американцев на море и в воздухе не уменьшались.

Дорога шла вдоль побережья Внутреннего Японского моря. Выбив щелчком сигарету из мундштука, Ясудзиро с неприятным чувством вспомнил вчерашний разговор со своим тестем, зашедшим повидаться с ним. Постаревший Киёси Морисава весь вечер жаловался на войну, принесшую ему разорение: все капиталы вложены в торговлю шелком-сырцом, но если до войны шелк шел на экспорт, то теперь лежал в самой империи, не находя сбыта. Морисава не в состоянии платить своим поставщикам — крестьянам, занимавшимся шелководством. И они, чтобы не умереть с голоду, вынуждены выкорчевывать тутовые деревья и сажать на их месте сладкий картофель и сою, обрекая на гибель червей, производящих шелковую нить.

Патриотические речи Ясудзиро о том, что армия и флот ведут решающие бои, о том, что близится решающий день, от исхода которого будет зависеть судьба империи, на Морисаву впечатления не произвели. И самое неприятное ― отец, его отец, полностью разделял мысли Морисавы и молился за быстрейшее окончание, как считали они, проигранной войны…

Багровое солнце вынырнуло из темных глубин «Моря внутри проливов»[55] и медленно поползло вверх по небосклону, золотя волнистую гряду облаков, повисшую над южной оконечностью полуострова Тюгоку. Облака да волнение моря ― это все, что осталось от вчерашнего шторма, набежавшего из тихоокеанских, просторов. Обмытая дождем вечнозеленая листва дубов, магнолий и камфорных деревьев, растущих по склонам гор, подступающих к самым рельсам, источала свежесть и едва уловимый аромат, свойственный субтропическим лесам. Звенели птичьи голоса. Природа ликовала по случаю рождения нового дня — 6 августа 1945 года.

Родные, привычные ландшафты, от которых летчик был оторван на несколько лет, вернули ему хорошее настроение, изгладив неприятный осадок, оставшийся от разговоров с родителями.

В полупустом вагоне электрички преобладали военные, возвращающиеся на службу из краткосрочных отпусков и увольнений. Ближе всех к Ясудзиро сидели два армейских прапорщика. По-видимому, сакэ еще бродило в их мозгах, и они довольно громко, не стесняясь капитана 3 ранга, обсуждали пикантные подробности своих вчерашних похождений.

Глядя в окно, Ясудзиро невольно прислушивался к их разговору, но не возмущался и не осуждал их, зная, что эти мальчишки, не успевшие по-настоящему вкусить земных радостей, через считанные дни падут на поле брани. Война подступила к порогу их дома. Пламя битв грозило переброситься на саму метрополию.

Со стороны моря вынырнула стайка самолетов и направилась к берегу. Опытный глаз Ясудзиро различил в них старых знакомых. Это были американские палубные штурмовики ― «эвенджеры». Не доходя до береговой черты, они заметили маленький пароходик, курсирующий между островами, встали в круг и начали отрабатывать бомбометание по беззащитному суденышку. Гулкие взрывы разогнали тишину утра. Один за другим, переворачиваясь через крыло, машины падали вниз, освобождаясь на пикировании от бомбовой нагрузки.

Безоружный пароходик, накренившись на один борт и отчаянно чадя единственной трубой, спешил приткнуться к берегу, чтобы избежать затопления. Но развязка наступила через несколько секунд. Пароходик разломился пополам от серии бомб, угодивших в его машинное отделение. Он окутался паром и быстро исчез под водой.

Полюбовавшись своей работой, «эвенджеры» построились в боевой порядок и ушли в юго-восточном направлении.

Глядя на атаку «эвенджеров», Ясудзиро жалел, что он находится в поезде, а не в кабине своего истребителя. Но еще сильнее Ясудзиро захотелось бы оказаться в истребителе, если бы он знал, что в это самое время к острову Сикоку подходит бомбардировщик Б-29, пилотируемый молодым полковником Тиббетсом, командиром 509-й специальной авиагруппы, бывшим шеф-пилотом генерала Дуайта Эйзенхауэра, и что в огромных, как сараи, бомболюках «сверхкрепости» — одна-единственная бомба, прозванная остряками «Малышом», с аккуратной надписью на корпусе: «За души погибших на «Индианаполисе»[56]» и что целью этой бомбы выбрана Хиросима.

В числе 78000 погибших при взрыве «ген-баку»[57] в Хиросиме будут и близкие Ясудзиро. Его родители, Тиэко и крошка Сатико превратятся в пар, исчезнут, не оставив после себя даже теней, подобных тем, которые увидит Ясудзиро на гранитных ступенях банка Сумитомо и на бетонных перилах моста через Отогаву, заполненную трупами людей, искавших в ней спасение от ожогов.