28 августа 1936 г. Орджоникидзе прочитал письмо директора Кыштымского электролитного завода (Челябинской области) В.П. Курчавого. Директор просил спасти от преследований со стороны местных партийных руководителей, помочь восстановиться в партии. Подробно рассказав историю своих злоключений, Курчавый сообщил, что одним из инициаторов изгнания его из рядов ВКП(б) была газета «Челябинский рабочий», поместившая статью, в которой директора электролитного завода обвинили в либеральном отношении к троцкистам. Реакция наркома на жалобу была положительной. Он решил поддержать Курчавого и сделал на письме надпись: «Тов. Ежову (Ежов занимался тогда всеми делами, связанными с исключением из партии. — О.Х.). Просьба обратить на это внимание»[436].

Похоже, что письмо Курчавого стало одной из причин острой реакции Орджоникидзе на заметку челябинского корреспондента газеты «Известия» «Разоблачённый враг», помещённую в этой газете 29 августа 1936 г. В статье, основные выводы которой были вполне ясны из заголовка, излагалась история, схожая с той, о которой писал Орджоникидзе Курчавый. На саткинском заводе «Магнезит», сообщал корреспондент «Известий», за пособничество троцкистам разоблачён и исключён из партии директор Табаков. Оперативно проведённая, скорее всего по поручению Орджоникидзе, проверка показала, что роковую роль в судьбе Табакова сыграла всё та же газета «Челябинский рабочий». Именно она «разоблачила» Табакова и стала источником статьи в «Известиях».

Стараниями Орджоникидзе дело Табакова подняли на принципиальную высоту. Вопрос рассматривался на Политбюро. Уже 1 сентября в газетах появилось решение ЦК ВКП(б), в котором обвинения против Табакова были признаны ошибочными. Местным партийным руководителям, исключавшим Табакова, и редактору газеты «Челябинский рабочий» сделали публичное внушение, а корреспондент «Известий» Дубинский «за сообщение без проверки данных о Табакове, взятых им из местной газеты», поплатился должностью.

Одновременно с делом Табакова 31 августа на заседании Политбюро решался вопрос о Днепропетровском обкоме КП(б)У. Один из пунктов касался судьбы директора Криворожского металургического комбината Я.И. Весника. Этот известный в стране хозяйственник, имя которого ещё совсем недавно мелькало в газетах, был обвинён в содействии контрреволюционерам-троцкистам и исключён из партии. Политбюро вступилось за Весника и возвратило ему партийный билет. 5 сентября «Правда» поместила информацию о пленуме Днепропетровского обкома, на котором обсуждалось постановление Политбюро от 31 августа. Сделав необходимые заявления об активизации борьбы с врагами, пленум «решительно предупредил» «против допущения в дальнейшем имевших место… перегибов, выразившихся в огульном зачислении членов партии в троцкисты и их пособники без достаточных на то серьёзных оснований».

Кстати, в тот же день, 5 сентября, формально уже находившийся в отпуске Орджоникидзе прочитал ещё одно письмо — от начальника доменного цеха «Запорожстали» М.Я. Горлова. «Я прошу Вас, товарищ Орджоникидзе, вмешаться лично или через товарища Ежова и выяснить мою неприкосновенность к такому тяжёлому обвинению — троцкизм»[437], — писал он. Орджоникидзе наложил резолюцию: «Тов. Ежову — прошу разобрать».

Это «летнее наступление» Орджоникидзе было, судя по всему, результатом некоторого согласования позиций по вопросу о преследовании специалистов в верхах партии. Попытки защитить своих работников в этот период предпринимали и руководители других ведомств. Как показал А. Риз, до сентября 1936 г. Каганович и другие руководители НКПС также публично в своих выступлениях говорили о необходимости избежать массовых репрессий. Риз считает, что Орджоникидзе и Каганович, находившиеся в дружеских отношениях, на определённом этапе сумели установить негласный статус-кво с НКВД, которым руководил Ягода. Баланс был нарушен в конце 1936 г. с назначением на пост наркома внутренних дел Ежова[438]. Некоторые основания для таких предположений действительно существуют. Это, конечно, не означает, что между Орджоникидзе и Кагановичем существовал какой-либо политический союз на почве неприятия резкого усиления роли НКВД. Оба они были верными сторонниками Сталина, во многом благодаря ему сделали свою политическую карьеру и не обладали качествами самостоятельных политиков. Однако Каганович и Орджоникидзе, как и другие члены Политбюро, в середине 1930-х годов чувствовали, что очередной поворот «генеральной линии» грозит им, по крайней мере, ослаблением прежних позиций. Оба, несомненно, болезненно относились к арестам среди своих сотрудников. Разной была лишь их реакция. Кагановича эти, события заставили ещё более верно служить Сталину. Не проявив не малейших колебаний, он полностью и активно поддержал новую линию. Благодаря этому, Каганович сохранил жизнь и пост в Политбюро. Орджоникидзе, как это неоднократно случалось и в предшествующие годы, проявил характер.

Осенью 1936 г. возможностей для прежних демаршей в защиту своих сотрудников у членов Политбюро было уже несравненно меньше. Аресты обрушились на самых близких их сотрудников. Был арестован заместитель Кагановича по Наркомату путей сообщения Я.А. Лившиц и несколько других высокопоставленных руководителей НКПС. В ночь на 12 сентября был арестован первый заместитель Орджоникидзе Ю.Л. Пятаков. Это ещё больше осложнило обстановку в Наркомате тяжёлой промышленности и ухудшило положение Орджоникидзе.

Трудно сказать, в какой мере Орджоникидзе действительно верил в виновность Пятакова, но обвинения против того были выдвинуты столь серьёзные, что Орджоникидзе, видимо, решил не сопротивляться. Во всяком случае, телеграмма Орджоникидзе из Пятигорска от 11 сентября 1936 г. с голосованием по поводу партийности Пятакова (вопрос решался опросом членов ЦК, так как Пятаков также входил в ЦК) была демонстративно лояльной: «С постановлением Политбюро об исключении из ЦК ВКП(б) и несовместимость дальнейшим его пребыванием в рядах ВКП (б) полностью согласен и голосую за»[439].

«Полное согласие», высказанное по поводу исключения из партии (фактически ареста) Пятакова, однако, не спасло Орджоникидзе от дальнейших испытаний. Сталин, похоже, решил окончательно сломить Орджоникидзе перед решающими событиями. Иначе трудно объяснить тот факт, что вскоре был арестован старший брат Орджоникидзе Павел (Папулия). Учитывая характер Орджоникидзе и его особое отношение к семье и друзьям, это был очень сильный удар. Причём нанесён он был с особым цинизмом. Известие об аресте брата Орджоникидзе получил в Кисловодске в октябре 1936 г., в день своего 50-летия, по поводу которого в стране была организована шумная кампания приветствий. О состоянии Орджоникидзе в тот момент можно судить по некоторым, достаточно глухим, свидетельствам. Так, секретарь ЦК КП Азербайджана М. Багиров, давая в 1953 г. показания по делу Берия, рассказывал: «За несколько месяцев до своей смерти Серго Орджоникидзе посетил в последний раз Кисловодск. В этот раз он позвонил по телефону и попросил приехать к нему. Я выполнил эту просьбу Орджоникидзе и приехал в Кисловодск… Орджоникидзе подробно расспрашивал меня о Берии и отзывался при этом о нём резко отрицательно. В частности, Орджоникидзе говорил, что не может поверить в виновность своего брата Папулии, арестованного в то время Берией»[440]. «27 октября, — вспоминала жена Орджоникидзе, — в Пятигорске проходило торжественное заседание, посвящённое пятидесятилетию Серго. Он отказался присутствовать на нём, и я отправилась туда одна»[441]. В самом конце октября Орджоникидзе уехал в Москву и вскоре после приезда в столицу с ним случился сердечный приступ.