— Ну, Оксана, кричи караул: все продал и полный карман денег принес, — весело сказал жене Тарас, вернувшись с ярмарки. — Теперь Рыжика окрестить можно.

Аксинья от радости не знала даже, что сказать. Наконец-то ее мечта сбылась, и ребенок останется у нее.

— Совсем расторговался? — спросила Аксинья.

— То есть, вот как расторговался!.. Стали купцы просить, чтобы я им шапку продал, люльку… А за кисет один сто рублей давал, на коленях стоял, а я ему: «Нет, купец-молодец, кисет непродажный, потому его моя законная жена сама делала».

— Полно врать! — остановила Тараса Аксинья, видя, что тот шутит. — А ты лучше о крестинах подумай!

— И думать не о чем: пойду позову кума Ивана да куму Агафью, а вечером напьемся и будем песни играть, а Рыжика назовем Николкой…

— А зачем Николкой?

— А то как же?

— Александром надо.

— Ну ладно… Нехай Александр, — согласился Тарас и за все время в первый раз погладил головку приемыша.

Аксинья с благодарностью взглянула на мужа.

— Наш мальчик? — тихо спросил Тарас и улыбнулся.

— Наш! — живо отвечала Аксинья и тут же добавила: — Наш навсегда, и будет он у меня как родной…

Она наклонилась над корытом и тихо поцеловала ребенка.

III

Через шесть лет

Прошло шесть лет. За это время много перемен произошло на Голодаевке. Умер Прохор Гриб, овдовела Ариша Брехуха, выстроил первый двухэтажный каменный дом лавочник Аким Сергеенко, у Зазулей родились и росли две девочки, Катя да Вера, а приемыш превратился в здорового и коренастого мальчугана, которого уже знает не только Голодаевка, но и весь город, начиная с богача Сергеенки, у которого он недавно камнем разбил оконное стекло в лавке, и кончая последней бродячей собакой.

Санька-Рыжик, как его теперь называют, бегает по городу босиком. Головного убора он совсем не признает, и его рыжие, золотистые кудри свободно развеваются, когда он скачет по улице. Друзей-приятелей у Саньки хоть отбавляй. Мальчишки в нем души не чают: он их атаман, их предводитель. Зато взрослые его терпеть не могут и называют его «карой небесной». Рыжик, несмотря на свои шесть лет, успел уже всем порядочно насолить. Маленький, увертливый и ловкий, как обезьяна, он совершает с дружиной своей опустошительные набеги на сады и баштаны, уничтожая все, что попадается ему на пути. Поймать Саньку нелегко: он бегает, как олень, и хитер, как лисица. Если же случайно и удастся какому-нибудь садовладельцу поймать его и высечь крапивой, то от этого ему мало пользы: на другой день он недосчитается множества плодов.

Что бы в городе ни случилось, Санька тут как тут. Первым он является на пожар, на свадьбу, на похороны. Ни одна драка, ни один скандал не обходятся без того, чтобы Рыжик не присутствовал.

Зимою благодаря отсутствию сапог Санька редко показывался на улице, но зато летом он всем давал понять, что у столяра Тараса имеется приемыш, Санька-Рыжик. Если по улице проходил плачущий ребенок с разбитым носом, все уже заранее знали, что разбитый нос — дело Санькиных рук. Цыгане, проходившие с учеными обезьянами также хорошо знали Рыжика. Да оно и вполне понятно: разве мог этот сорванец пропустить обезьяну без того, чтобы не надеть на нее шапку или не довести ее до бешенства своими поддразниваниями? Короче говоря, Санька-Рыжик на седьмом году своей жизни был известнейшим человеком на Голодаевке. Известность эту он приобрел нелегко: не один раз ему приходилось покорно ложиться под аршин приемного отца, не один раз он с обрыва скатывался в речку и подвергал свою жизнь опасности, когда прыгал по крышам домов и колоколен, гоняясь за птицами.

Нельзя сказать, чтобы только что описанные способности Саньки особенно радовали Тараса. Почти ежедневно, выслушивая жалобы на проказы сына, Зазуля не жалел ни рук, ни аршина, но от этого мало было пользы.

Рыжик по-прежнему опустошал сады и огороды и по-прежнему разбивал сверстникам носы.

— Не миновать тебе виселицы! — не раз говаривал Тарас, наказывая приемыша. — И откуда ты, каторжник, взялся на мою голову! — спрашивал он, нанося приемному сыну удар за ударом.

Но тут обыкновенно в дело вмешивалась Аксинья, и у Тараса опускались руки.

Аксинья была совсем противоположного мнения о своем любимце. Безграмотная и забитая нуждой, она возлагала почему-то большие надежды на мальчика, которого продолжала горячо любить, несмотря на то, что у нее появились собственные дети.

Когда Тарас в озлоблении кричал, что приемыш его не минует Сибири, Аксинья заступалась за честь сына и говорила:

— Неправда, мой Сашенька генералом будет.

— Когда на каторге поживет, — вставлял Тарас.

— Врешь, он лучше тебя будет…

— Нехай!.. — насмешливо и презрительно отмахивался Тарас и этим несказанно злил жену.

Одно время — это было весной — Рыжик совсем было притих. Ему тогда было шесть лет. Редко выходил он на улицу, редко дома сидел, а больше всего находился в старом, полуразвалившемся сарае, за стеной которого некогда умерла его мать. Что он там делал — никто не знал. Впрочем, никто этим и не интересовался. Даже мальчишки и те, поскучав несколько дней без Рыжика, постепенно стали его забывать.

— Вот ты все бранил Сашеньку, сказала однажды Аксинья мужу, — а посмотри, какой он тихий да послушный стал. Цельный день сиротка играет в сарае один-одинешенек.

— Погоди хвастать, — заметил Тарас, — еще надо взглянуть, что он такое в сарае делает.

В тот же день Тарасу зачем-то понадобилось в сарай, и он туда отправился, забыв совершенно о приемыше. Только он хотел переступить через перекладину, лежавшую у входа в сарай, как на него из темного дальнего угла сарая кто-то грозно и сердито заворчал. Тарас сейчас же догадался, что в сарае находится собака — судя по ворчанию, не маленькая. Зазуля стал вглядываться в угол, откуда раздавалось ворчанье, и увидал огромного черного пса с лохматой шерстью и толстым пушистым хвостом. Собака лежала на стружках. Большая черная голова ее с круглыми коричневыми глазами покоилась на толстых передних лапах. Задние лапы были обмотаны какими-то грязными сырыми тряпками. Когда Тарас вошел в сарай, из-за спины собаки медленно поднялась рыжая голова Саньки. Увидав Тараса, Рыжик обнял собаку, судорожно прижался к ней и, не спуская больших испуганных глаз с отца, проговорил со слезами в голосе:

— Это мой пес… Я не дам его… Это мой пес…

— Я тебе, сорванцу, покажу «Мойпес», — полушутя, полусерьезно сказал Тарас и сделал несколько шагов вперед.

Но не успел он дойти до Рыжика, как пес поднял морду, ощетинился, обнажил зубы и так зарычал, что Зазуля невольно отступил назад.

— Ах ты, негодная тварь! — закричал уже не на шутку рассердившийся Тарас. — Погоди же, я тебе покажу, как рычать! А ты, — обратился он к приемышу, — вон отсюда!

— Не пойду, — заплакал мальчик, — это мой пес… Его нельзя обижать… Он больной…

Тарас посмотрел на приемыша, бросил взгляд на крепкие зубы все еще ворчавшей собаки и решил оставить их на время в покое. Вернее всего, столяр струсил, потому что у собаки был вид довольно внушительный и воинственный.

— Говорил я тебе! — сказал Зазуля, войдя в хату.

— Что говорил? — откликнулась Аксинья, подняв на него глаза.

— А то, что твой сынок на каторге будет: оно по-моему и выйдет.

— Да говори толком, что еще там такое вышло?

— Пойди в сарай да посмотри!.. Увидишь, с каким он дядькой дружбу водит…

Аксинья вышла из хаты.

Через несколько минут она вернулась радостная, улыбающаяся. Оказалось, что Рыжик нашел собаку на Черной балке, куда сваливали мусор. Собака лежала на мусоре, зализывала задние лапы и жалобно визжала, точно просила о помощи. Рыжик подошел к больному псу и увидал у него на лапах кровь. Мальчику сделалось жаль собаки, и он ее стал гладить.

— Мой бедный песик! — приговаривал Рыжик, проводя рукой по черной лохматой шерсти раненого животного.

А когда он стал уходить, больная собака ползком последовала за ним. Вот тут-то у мальчика и зародилась мысль вылечить пса и сделать его своим.