Нулевой след

Уильям Гибсон

Корпус

Инчмэйл махнул рукой и подозвал для нее такси. Одно из тех, что всегда были черными, с ее самого первого знакомства с этим городом.

Это оказалось перламутрово серебряным. Расписанное берлинской лазурью, рекламирующей немецкие банковские услуги или деловое программное обеспечение. Отшлифованный симулякр своих черных предков. Обивка из искусственной кожи ортопедического желтовато-коричневого оттенка.

— Тяжелые у них деньги, — сказал Инчмэйл, пересыпая теплую массу фунтовых монет в ее руку — Можно купить много шлюх.

Монеты до сих пор хранили тепло игрального автомата, из которого он ловко “извлек” их, почти мимоходом, когда они выходили из «King’s чего-то там».

— Чьи деньги?

— Моих соотечественников. Дармовые.

— Не надо, — она попыталась вернуть ему монеты.

— Заплатишь за такси, — он назвал водителю адрес на Portman Square.

— Рег, все не так уж плохо. Я играю на валютной бирже, — ответила она — Так в основном и зарабатываю.

— Плохо все остальное. Позвони ему.

— Нет.

— Позвони ему. — повторил он, завернутый в Японский Gore-Tex в «елочку», с множеством клапанов и хаотично расположенных пряжек.

Дверь машины закрылась.

Пока такси отъезжало, она смотрела на него сквозь заднее стекло. Тучный и бородатый он теперь свернул на Greek Street, чтобы несколькими минутами после полуночи снова присоединиться к своему упрямому протеже Клэмми из Bollards. Назад в студию, чтобы возобновить креативно-меркантильные усилия.

Она сидела сзади, ничего не замечая, пока они не проехали Selfridges и водитель не свернул направо.

Клубу на северной стороне Portman Square было всего несколько лет. Она вышла, рассчиталась с водителем, наградив его щедрыми чаевыми, только чтобы избавиться от выигрыша Инчмэйла.

Корпус называют Корпусом Курьезов за глаза. Инчмэйл вступил в его ряды вскоре после того, как три, оставшихся в живых члена Curfew, продали лицензию на право использования песни «Hard to Be One» китайскому автопроизводителю. На тот момент Инчмэйл уже спродюсировал один альбом Bollards в Лос-Анджелесе, а второй альбом Клэмми непременно желал записать в Лондоне. Этим Инчмэйл и аргументировал свое присоединение к Корпусу. Проживание в нем, в конечном итоге, было безоговорочно дешевле чем в отеле. Она предполагала что так бы оно и было, но только если бы речь шла об очень дорогом отеле.

Она остановилась здесь как гость. Гость, который оплачивает свое проживание. Учитывая текущее состояние валютных рынков, и последний разговор с ее бухгалтером в Нью Йорке, она знала что ей следовало бы подыскать размещение с более умеренными ценами.

Будучи местом весьма тесным, но не смотря на это дорогим, Корпус занимал половину вертикального массива городского жилого строения девятнадцатого века, чей фасад напоминал ей лицо опустившегося человека, спящего в подземке. Фойе, украшенное богатыми, но не кичливыми панелями было общим с теми, кто владел самой западной половиной здания. Ей почему-то смутно казалось что это должен быть некий фонд, возможно благотворительный по сути, или даже посвященный окончательному установлению мира на Ближнем Востоке. Ощущение было весьма приглушенным, потому что посетителей она ни разу не встречала.

Ни на двери, ни на фасаде здания ничто не указывало на то, что бы это могло быть. Так же как ничто не указывало на то, что Корпус — это Корпус.

Она увидела этих знаменитых в своей одинаковости, пепельно-блондинистых исландских близняшек в гостиной, когда первый раз попала сюда, обе они пили красное вино из пинтовых стеклянных бокалов. Инчмэйл назвал это ирландской манерностью. Он заметил, что они не являются членами Корпуса. Состоящие в Корпусе музыканты были конечно вполне себе неплохи, но до суперзвезд не дотягивали. Она считала что это справедливо как в отношении Инчмэйла, так и в отношении ее самой.

По словам Инчмэйла, он купился на декор, вероятно так оно и было. И Инчмэйл и декор оба похоже были чокнутыми.

Толкая дверь, через которую можно было проехать на лошади не наклоняясь, чтобы не расшибить себе лоб об перемычку, она натолкнулась на приветствующего ее Роберта. Большого, уютно упакованного в ободряющий костюм с тонкими, как будь-то меловыми белыми полосками. Казалось, что его главной задачей, без каких-либо дополнительных обязанностей, было просто наблюдение за входом.

— Добрый вечер мисс Генри

— Добрый вечер Роберт

Декораторы установили ЭТО внизу, видимо как нечто невысказанное вслух, яростное, бессознательно-безумное. ЭТО — представляло собой гигантскую, красного дерева витьевато-резную порнографическими мотивами на фоне виноградной лозы и виноградных гроздьев стойку-контору. За ней сидели каждый раз разные сотрудники клуба, по большей части молодые люди, в очках с черепаховыми оправами, которые как ей казалось, действительно были вырезаны из настоящих черепаховых панцирей.

Сзади, за стойкой, приятная старинная мульча мраморных кручено-винтовых лестниц, расположенных симметрично друг напротив друга, ведущих этажом выше. Этаж этот был рассечен пополам так же, как и все что было расположено выше его, на две области, Корпуса и таинственной выдуманной филантропии. В настоящий момент, со стороны Корпуса, вниз по лестнице, закрученной против часовой стрелки, стекали каскадом звуки рьяной коллективной пьянки.

Смех и громкий разговор жестко отражались от неровно отсвечивающего мраморного камня, имеющего оттенки выдержанного меда, вазелина и никотина. Поврежденные края отдельных ступеней были отреставрированы аккуратными прямоугольными вставками, менее вдохновенными, бледными и приземленными, на них она старалась никогда не наступать.

Обрамленный в черепаховую оправу молодой человек без вопросов передал ей ключ от номера.

— Спасибо

— Добро пожаловать мисс Генри

За аркой, разделяющей лестницы, план этажа вызывал замешательство. Она догадывалась что произошло это из-за раздвоения исходного предназначения здания. Она нажала видавшую виды, но регулярно полированную латунную кнопку чтобы вызвать лифт, самый старый из всех что ей доводилось видеть в Лондоне. Размером с небольшой шкаф, шириной больше чем в глубину, он представлял свое время, опускающейся удлиненной клеткой черной эмалированной стали.

Справа от нее, в тени, отбрасываемой музейным экспонатом эпохи королей Эдвардов стояла витрина с чучелами. По большей части это была дичь. Фазаны, несколько перепелов, еще какие-то птицы, названий которых она не знала. Все они были как будь-то были захвачены в движении на зеленом выцветшем газоне бильярдного оттенка. Все это имело вид весьма поношенный, вполне соответствующий своему возможному возрасту.

За ними, в антропоморфно вертикальной позе, вытянув передние конечности перед собой, очень похоже на мультяшного сомнамбулу шагал побитый молью хорек. Зубы его, поразили ее своими нереалистично огромными размерами, она подумала что они сделаны из дерева и покрашены. Несомненно и губы его были покрашены и возможно даже подрумянены, что придавало им зловеще праздничный вид, как будь-то что-то страшное ворвалось на Рождественскую вечеринку. Инчмэйл предложил ей использовать этого зверька в качестве тотема ее звериного духа, когда она увидела его в первый раз. Он подтвердил что у него уже есть, поведав затем о своей магической способности вызывать позвоночную грыжу у ни о чем не подозревающих больших шишек музыкального бизнеса, заставляя их испытывать мучительные боли и глубокое чувство беспомощности.