Иван Парфёнович Ботвинник

(1920–1984)

Скиф

Исторический роман

Под редакцией доктора исторических наук профессора Э. Д. Фролова

Художник Е. М. Фетисов

Часть первая

Царство Понтийское

Глава первая

Херсонес

I

Был свежий весенний день. Дул береговой ветер. Море вспыхивало яркими искрами. На каменистом выступе стояли две мальчика — худощавый черноволосый подросток и толстенький пухлощекий его спутник лет девяти. Подросток, прикрыв глаза ладонью, упорно глядел вдаль. Пухлощекий малыш нетерпеливо ковырял ногою прилипшие к камню водоросли я время от времени тянул старшего за хитон.

— Филипп, да Филипп же, опять в гимнасий опоздаем! — жаловался он.

— Подожди, я хочу увидеть паруса Армелая.

— А кто такой Армелай?

— Ты еще глупый, Никий. Армелай самый великий полководец у нашего царя Митридата. Он разбил римлян.

Малыш вдруг заплясал от радости:

— Паруса! Эвое! Эвое! Я первый увидел!

Филипп долго и жадно глядел на море.

— Да, это Армелай, — вздохнул он, опуская руку. — Увидели, теперь пойдем, Никий.

Мальчики шли через пустующую каменоломню. Отсюда хорошо был виден город. В центре набережной возвышалось огромное, подпираемое тяжелыми коринфскими колоннами, разукрашенными листвой и плодами, сооружение — Стоя, где по утрам заседал совет старейшин, а вечерами устраивались общественные приемы и пиршества.

Филипп снова вздохнул. В школе на занятиях он мог часами, не шелохнувшись, сидеть и слушать о подвигах героев и богов Эллады. Первым запоминал стихи, лучше всех рассказывал о том, чему учили мудрецы. Но телесных упражнений не любил. Может быть, потому, что в беге, в метании диска никогда не бывал первым? Да, скорее всего потому…

В бассейне купались эфебы — юноши от восемнадцати до двадцати одного года. Они уже окончили занятия и, совершая омовение, как беспечные тритоны, резвились и баловались в воде. Эфебы не посещали школу. Свои учебники философии и риторики они давно подарили младшим братьям. Развернуть свиток считалось для них стыдом. Лошади и скачки, пирушки и любовные утехи — вот только о чем могли говорить уважающие себя эфебы.

Подростки завидовали им и старались вставить хоть одно словечко в их увлекательную, прерываемую частым смехом беседу.

Красавец Алкей, стоя на краю бассейна, застегивал на бледно-алом хитоне[1] пояс чеканного золота. Такие пояса назывались скифскими и были в большой моде.

— Через два-три года и ты станешь эфебом, — покровительственно потрепал он темные, с бронзовым отливом локоны Филиппа, — вот тогда и тебя Афродита позовет на пир жизни!

Филипп промолчал.

— Сегодня у нас борьба, — как бы вскользь заметил Алкей, — у тебя есть пара?

— По жребию, — нехотя отозвался Филипп.

Алкей неожиданно пригнулся и расстегнул уже застегнутый пояс.

— Ставлю на тебя. Хочешь? — улыбнулся он, выпрямляя стан и встряхивая кудрями.

У каждого эфеба был свой «преданный друг» — мальчик или подросток. «Преданный друг» бегал в лавочку, помогал эфебу одеваться, болел за него на всех состязаниях. Эфеб защищал своего «друга» от всех придирок, дрался с обидчиками, передавая ему приемы борьбы, помогал учить уроки, брал в театр. Филипп уже два года был «преданным другом» Алкея и считал себя влюбленным в его сестру.

«Иренион… Если я выиграю, Иренион узнает об этом. Обязательно. От брата!» — Филипп вспыхнул.

— Твой пояс?! — выдохнул он, заливаясь краской.

Алкей был доволен произведенным эффектом.

— Клянусь Гераклом! — повторил он, подбрасывая на руке пояс. — Я уже уверен в тебе.

Кругом засмеялись, но Филипп не обратил на это внимания. Он подошел к урне и, не раздумывая, вытянул жребий. На камешке стояла метка Бупала — самого сильного и крупного тяжеловеса в группе подростков. Широкий и белотелый, он уже стоял на арене рядом с атлетом-наставником, расставив ноги и дыша по всем правилам. Филипп, худенький и смуглый, пригнув голову, пошел на сближение со своим противником. Все видели: силы слишком неравны. Наставник хотел было отменить борьбу, но Филипп метнул в него короткий гневный взгляд и продолжал идти на Бупала. Тот слегка попятился.

— Мне все равно, но я боюсь тебя придавить, — с деланным равнодушием проговорил он, пожимая плечами. Ты всегда задираешься первым, а бью — злишься. Ты скиф, я не хочу с тобой.

— А я хочу! — сердито отозвался Филипп. Его не впервые называли скифом, он никогда не обижался на это, но теперь его не признавали равным: он скиф — значит, варвар! Он, Филипп Агенорид, варвар? — А я хочу! — повторил он, вскидывая руки.

Противники обнялись. Друг Бупала, эфеб Гармодий, отстегнул аметистовую фибулу[2] и бросил на кон. Борьба началась. Вскоре все увидели: Бупалу не так-то просто справиться со своим вертким и напористым противником.

Он задыхался, напрягал мышцы, однако Филипп каждый раз выскальзывал.

— Кажется, я подарю сестре аметистовую фибулу, — подзадоривал обоих борцов Алкей.

Наконец Бупал, забыв все правила, ринулся вперед и подмял под себя Филиппа. Он грузно, всей тяжестью навалился ему на грудь, больно сдавил руки и плечи. Не помня себя от ярости, Филипп взвизгнул, бешено крутнул головой и клюнул ею в подбородок противника, затем впился зубами в его плечо.

— Спасите! — завопил Бупал, катаясь вместе с врагом по песку. — Он загрызет меня, он бешеный!

Несколько эфебов, обернув руки плащом, с трудом оттащили от него маленького скифа. У Филиппа бурно вздымалась грудь, трепетало все тело.

— Выведите его! — приказал атлет-наставник. — Бешеных детей нельзя допускать на состязания. Никий, скажешь отцу: пусть принесет черного бычка в жертву подземным богам — злые духи сидят в твоем брате!

Бупала обмывали у бассейна. Всхлипывая, он принимался все с новыми и новыми подробностями рассказывать, как скиф чуть не загрыз его.

— Я бы мог его одной рукой… но не трогал. Вдруг правда — злые духи в нем…

Гармодий поднял с арены свою фибулу. Алкей пристегнул пояс.

Филипп никого и ничего не видел. Он сбежал по каменистой тропе к морю, упал на прибрежную гальку и горько разрыдался: Иренион… ведь обо всем этом расскажут Иренион! Теперь она не посмотрит на него — бешеный! Дома отец замучит упреками, а мачеха скосит глаза и тоже скажет: «Я тебя любила как родного, а ты — скиф».

Филипп был сыном Агенора от первой жены. Семнадцать лет назад молодой пригожий грек, купец Агенор, странствуя с торговыми караванами по Меотийским степям, сманил скифскую царевну. Через два года, оставив мужу грудного сына, красавица царевна сбежала в Афины и там безоглядно, как и в первый раз, отдала свое сердце какому-то римскому центуриону. С тех пор о ней никто ничего не слышал. Агенор, погрустив немного, женился на Клеомене, дочери своего компаньона. Клеомена родила ему Никия. Никий, кажется, только и любил Филиппа.

— Ты здесь? — Мальчик съехал с обрыва. — А я тебя везде искал.

Улицы, ведущие к пристани, были запружены народом. Старейшины города в белых одеяниях из тончайшей шерсти и купцы в фисташковых, золотисто-палевых и густо-розовых нарядах, в пурпурных и темно-вишневых плащах, ремесленники и простолюдины в алых и кубово-синих хитонах теснились, толкались, спешили к причалам. Филипп и Никий, стараясь не потеряться в этой давке, крепко держались за руки. К пристани медленно подплывали высокие боевые триеры[3], обшитые сияющей медью. Три ряда весел плавно резали воду. Первая триера уже причалила. По трапу сходил немолодой грек, среднего роста, широкоплечий, в простом белом хитоне. Перед ним девушки-жрицы, полуобнаженные, в легких шафрановых, разрезанных почти до пояса хитонах рассыпали весенние гиацинты. Но его обветренное лицо оставалось суровым и печальным. Темные, уже заметно тронутые сединой волосы сжимал миртовый венок. Толпа раздалась.