Младенец, завёрнутый в грязную ветхую тряпку, надрывался отчаянным плачем, брошенный в поле, поросшем высокой травой. Именно тогда, разлепив припухшие покрасневшие веки, он впервые

увидел небо во всей его красе: пушистые облака манили в свои тёплые объятья, обещая нежность и

ласку, ещё не ведомую ребёнку; синева, плавно перетекающая в голубизну, убаюкивала и

успокаивала, а лёгкий ветерок, покачивающий траву, ластился и мягко касался розовых пухлых

щёчек.

Грязный всхлипывающий кулёк подобрали цыгане, перебиравшиеся в повозках на новое место, и

судьба маленького мальчика закрутилась скрипучим колесом с ржавыми спицами.

Жизнь в таборе учит многому, но в первую очередь, выживанию. Эту науку маленький мальчик, названный цыганами Кхамало за рыжие вихрастые волосы, познал в совершенстве уже к двенадцати

годам. Вместе со старшими братьями Бахти и Гожо он ловко уводил лошадей из дворов богачей и не

менее ловко продавал их заезжим путникам за высокую цену.

Черноокая цыганка Славутна поровну делила свою любовь между сыновьями, не делая различий

между родными и приёмышем. От Кхамало не скрывали историю его попадания в табор, но он

никогда не задумывался над тем, кто его настоящие родители и почему они выбросили его, как

безродного щенка — цыгане стали его семьёй, шумной, разгульной, весёлой, любящей и

защищающей своих до последнего.

Маленькому Кхамало пророчили в невесты Гожы, задорную красавицу, очаровывающую даже

взрослых цыган своим звонким голосом, повествующим по вечерам у большого костра о красивой

жизни и о любви. Но сватовства между двумя детьми не было, поэтому всё оставалось на уровне

разговоров и шуток, а вот старшие сыновья Славутны уже обзавелись невестами, выбранными

старшим поколением.

Таборная жизнь текла своим чередом: рождались дети, и уходили из жизни другие, часто не своей

смертью; постоянного пристанища не было, а лишь открытое небо, так влекущее Кхамало.

Он часто уходил в сторону от табора и разговаривал с синевой, рассказывая ей о своей жизни, хотя

она и так видела её с самого начала. Иногда Кхамало ругался с небом, и оно хмурилось, вызывая у

мальчика чувство стыда за несдержанность холодными каплями-слезами, падающими на рыжие

волосы. Тогда он просил прощения, желая примириться, и порой на вымаливание прощения уходило

по несколько дней, в течение которых небо не переставало рыдать, обиженное и оскорблённое.

Кхамало был влюблён в небесную гладь, он протягивал руки, рвясь к нему всем своим существом, желая отогреться в тёплых объятьях, наполненных добротой и заботой. По ночам он любовался

звёздами, подмигивающими ему яркими вспышками.

В таборе привыкли к его чудачествам с раннего детства, но те, кто недолюбливал Кхамало, всё ещё

видя в нём чужака, шептались за спиной, называя дурным. Славутна с тоской смотрела на одинокую

фигурку, раскинувшуюся в поле с устремлённым в небо взором, чувствуя, что связь Кхамало с

синевой крепче, чем с кем-либо.

Отрадой для цыганки стала свадьба её старшего сына Гожо с прелестницей Баваль. На шумном

гулянье старуха Рада, раскинув карты, поведала Славутне, что большое горе принесла с собой

невестка, но счастливая мать не поверила словам гадалки, тем более близился срок, назначенный для

свадьбы второго сына Бахти и его наречённой Лилы.

Опьянённая радостью, Славутна мягче переносила отрешённость Кхамало, надеясь, что, глядя на

братьев, он одумается, ведь красавица Гожы долго в невестах не останется.

Отшумели свадьбы обоих сыновей, а юный Кхамало продолжал мечтательно смотреть в небо, шепча

что-то тихим шелестящим голосом.

Он уходил всё дальше от табора, ища уединения и тишины, чтобы полюбоваться на глубокую

синеву или переливающееся мерцанье звёзд.

Однажды Кхамало, дойдя до изгибающейся быстрой реки, увидел чужаков, расположившихся возле

костра и шумно переговаривающихся. Мальчик не раскрыл своего присутствия и тихо удалился, но и

на второй и на третий день чужаки были там. Из любопытства Кхамало стал подолгу наблюдать за

ними, так и не рассказав цыганам об этом.

В один из дней чужаки вели себя особенно шумно, и мальчик с ужасом увидел причину веселья: Баваль, прекрасная жена его брата Гожо, извиваясь и крича, вырывалась из рук коренастого

бородача, а маленькая Гожы, окружённая хохочущими мужчинами, сжимала в тонких пальцах сухую

ветку, готовая обороняться до последнего вздоха. Гордость и свободолюбие, которые не выжечь из

крови, давали о себе знать. Чужаки смеялись над дикарками, особенно над младшей, бросающей на

них злые взгляды. Гожы первой кинулась вперёд, высоко подняв ветку и обрушив её на голову

одного из мужчин. Её хрупкое тельце мгновенно отлетело в сторону от тяжёлого удара, нанесённого

разъярившимся чужаком. Кхамало, сжав кулаки, выбежал из своего укрытия и понёсся по берегу

реки, криком отвлекая внимание на себя. Он мельком взглянул на Баваль, которая, воспользовавшись

замешательством, вырвалась из чужих рук и бросилась к Гожы, поднимая её с земли и тряся за

плечи. Прежде чем врезаться в толпу мужчин, Кхамало успел лишь крикнуть цыганкам бежать, что

есть сил.

Он вился ужом между крупными телами, кусался, срывал воплями горло и размахивал ножом, подаренным ему когда-то братом Бахти. Очень скоро нож был выбит и откинут в песок, но

выигранного времени было достаточно, чтобы девушки, подгоняемые страхом, исчезли из поля

зрения чужаков. Гожы успела изучить местность, и Кхамало был уверен, что она сумеет увести

Баваль через лес, в котором их будет сложно поймать.

Его отшвырнули к самой кромке воды, измяв и истерзав юное тело. Кхамало широко раскрыл глаза

и посмотрел в небо, близкое сейчас, как никогда раньше. Оно в отчаянии рвалось нему, желая

защитить и укрыть от боли и страданий, как было в тот самый день, когда мальчика нашли цыгане.

Он отдал им свой долг, он заплатил за добро и теперь желал лишь ласковых объятий своего неба, дарящих покой и тишину. Когда его шею сжали крепкие руки, он не зажмурился, а всё так же

смотрел в небесную гладь, с каждой секундой чувствуя, что приближается к ней. Рыжие солнечные

волосы намокли от воды, тяжелея и слипаясь, а горло сдавила удушливая волна, обездвиживая и

усыпляя.

Кхамало будто со стороны наблюдал за берегом реки, на котором было распластано его безвольное

тело: он видел торопливо уходящих чужаков, не затушивших костёр, и появившихся многим после

цыган, среди которых были его братья, склонившиеся над его оболочкой и шепчущие что-то на

таком родном языке. Вместе с ними он переместился в табор и с теплотой смотрел на плачущую

Славутну, сжимающую его грязную исцарапанную ладонь. Всё ещё испуганная Баваль

оправдывалась перед мрачным Гожо за своё желание прогуляться вдоль реки, принесшее

смертельное горе его семье. Юная Гожы боялась поднять глаза от земли и сжимала в руках нож

Кхамало, подобранный из песка и отданный ей Бахти. На лезвии и рукояти осталась кровь, и цыганка

размазывала её пальцами, пряча заплаканное лицо за густыми чёрными волосами.

Ночью Славутна, сидя рядом с телом своего солнечного мальчика, смотрела в небо и, заметив

падающую звезду, с тоской подумала, что это освободилось место для её сына. Об этом мечтал

маленький Кхамало, ища уединения? Счастлив ли он будет в новой жизни? Цыганка знала, что ещё

долго будет вздрагивать после произнесённого кем-нибудь «кашт бар анде лехко дром»*, но всё

проходит со временем, и боль пройдёт, наверняка пройдёт...

Кхамало в последний раз обвёл взглядом табор и рванул ввысь, врезаясь в распахнутые объятья

неба, нежно укрывшие его в своей ласковой темноте. Они слишком долго ждали друг друга и

наслаждались теперь этой близостью, приносящей вечный покой и умиротворение.