Ли молча дочитал до конца. Почему он не знал об этом? Почему даже этот чисто информационный параграф инструкции относится к секретным материалам? Почему так тщательно скрывается, что мир не так еще давно прекрасно обходился без сомниферов, а в коммунистическом секторе планеты они вообще запрещены? В какой это политической борьбе победила находящаяся ныне у власти партия? О каком парламенте идет речь, когда в стране уже давно нет никакого парламента и подобные ему демократические институты даже не упоминаются в школьных учебниках. Обо всем этом Ли хотелось спросить у Бигля, но он подумал и, возвращая инспектору книжку, задал только один несущественный и, как ему казалось, невинный вопрос:

— А кого, собственно, мы называем «сонниками»? И почему их так называют?

Бигль поморщился, вызывая в памяти когда-то слышанные им комментарии к инструкции, и неохотно пояснил:

— В древности хаос был. Каждый видел во сне то, что виделось. Всякую всячину. А сонники — как бы это тебе объяснить? — толковали ее по-своему. По косточкам разбирали. А косточки разные бывают. Иную проглотишь — подавишься. — Бигль по выражению лица своего подчиненного понял, что запутался, и сердито оборвал — Вот мы и называем сонником всякого, кто свои сны смотрит не по каталогу.

— Занятно, — сказал Ли, не сумев сдержать улыбки.

— «Занятно»?! — неожиданно вспылил Бигль. — Тебе занятно, а я эти двадцать жеваных строк своей шкурой писал. Годы и годы. Жизнь. Таким вот, как ты, начинал, самым молодым шерифом на побережье. Бил, стрелял, жег, вешал. Ну и заметили. И отметили. Произвели. Подняли. — Инспектор рванул полу расстегнутого мундира. — Думаешь, дешево обошлась мне эта курточка? А ты ее сразу надел. Со школьной скамьи.

Ли с восхищением смотрел на сидевшего перед ним рыхлого человека в черном мундире. Какую грозную жизнь прожил он, чтобы стать в конце концов хозяином спящего города. Как ангел-хранитель обходит он блок за блоком, благословляя верных и поражая лукавых. Спя-щие не обманут. Еще днем они могут укрыться за лживыми заверениями в преданности, а ночью сон когда-нибудь выдаст их. Аппарат зарегистрирует опасную мысль, затаенную в сновидении. Ли занесет ее в контрольную сводку, и сонник отмечен. Что происходит с ними в дальнейшем, Ли не знал, и спрашивать об этом не полагалось. Судьбу их вершил Георгий-победоносец в мундире старшего блок-инспектора.

Бигль, казалось, понимал, что творилось в душе юноши. Его самого воспитывали, и он воспитывал. И знал, как воспитывать. Немножко истории, немножко патетики, несколько устрашающих намеков — и мальчишка готов! Зря их не учат как следует в школах. Мямли, плясуны! Им бы только сарт танцевать или завывать под гипномузычку. Нет, Бигль сам отшлифует этого парня. До блеска. Будет сонников, как орехи, колоть.

— Разные сны бывают, — сказал он поучающе, — можно и по каталогу заказать, а потом повернуть по-своему. Скажем, президентские выборы. Порядок! А они закажут выборы Рузвельта или Кеннеди. Тут аппарат не поможет: ты соображать должен. Или, возьмем, полет на луну. Можно заказать сон по книгам — их в каталоге сотни три. А они героев подменят: вместо Джона — Иван. Или такое придумают: закажут полет в космос по замкнутой орбите. Все правильно. По каталогу? По каталогу. А в кабине кто? Гагарин!

— Кто? — не понял Ли.

— Не знаешь? Понятно. Берегут вас, не учат. А тут волков надо растить…

Бигль не кончил. Осветился экран внешней связи, и молодой женский голос произнес:

— Шеф вызывает старшего блок-инспектора Бигля. Бигль метнулся к пульту, включил микрофон.

— Бигль слушает.

На экране появилось огромное одутловатое лицо шефа, до каждой черточки знакомое Ли по всем каналам информации на юниэкранах.

— Как с двадцать третьим, Бигль? — Шеф говорил быстро и резко.

— По-прежнему, шеф. Опять не включил сомнифер. Блок триста семь контролирует сон. Так как сновидение естественное, передача не очень четкая. Картины детства, старая женщина, ребятишки в вишневом саду… Какие будут приказания, шеф?

— Включите в список. Как его?

— Доктор Стоун, сэр.

— Зайдите ко мне.

Экран погас. Бигль торопливо застегнул мундир и пошел к выходу. У двери он обернулся.

— Включи контрольный обзор, сынок. Сны сейчас в самом разгаре. Нужен глаз да глаз… — Он хотел что-то добавить, но передумал и вышел.

Дверь бесшумно закрылась. Ли остался один. Честно говоря, он так и не понял, о чем шел разговор, видимо очень важный, если проявляет свою заинтересованность сам шеф. Доктор Стоун? Ли никогда не слышал этой фамилии.

Неоновая девица над входом в бар, периодически загораясь, сбрасывала с себя остатки одежды. Огненные буквы вспыхивали на черном стекле и фейерверком осыпались на горячий от зноя асфальт. Ли долго пытался понять этот оптический фокус, но, так и не разгадав его, подошел к двери и заглянул в ее большое чистое и прозрачное, как воздух, стекло. Ему очень хотелось войти в зал, протолкаться сквозь вибрирующую в сарте толпу к тому пустому столику около эстрады, который он заприметил, стоя у двери, но он боялся. То был слишком фешенебельный для него ресторан: сюда приходили вернувшиеся из рейса космонавты, забывшие запах земли шахтеры Марса, суровые лоцманы венерианских морей. Он был не похож на пестрые и крикливые кабаки Главной авеню и на дешевые забегаловки ее переулков. Сюда Ли, наверное, не пустили бы — не стоило и пытаться.

— Что задумались? Входите. — Чья-то рука легла ему на плечо.

Ли обернулся: на него ласково смотрел высокий рыжеволосый мужчина в черном селеновом свитере. Он ободряюще усмехнулся и подтолкнул Ли к двери:

— Пошли.

— Меня не пустят, наверно… — неуверенно проговорил Ли.

Вместо ответа незнакомец взял его под руку и открыл дверь. Эскалаторная пластиковая дорожка подвела их ко входу в зал. Танец только что кончился, и возбужденные гипномузыкой люди спешили к своим покинутым спутникам, недопитым коктейлям и прерванным разговорам.

— Хотите получить свои семь футов под килем? — весело спросил незнакомец.

— Семь футов? — не понял Ли.

— Это же название ресторана. Разве не слыхали?

— Странное название, — удивился Ли.

— Старое напутствие морякам, отправлявшимся в плавание. Семь футов под килем — достаточно, чтобы не сесть на мель.

— Разве сейчас есть такие суда?

Незнакомец засмеялся: мальчик был глуповат или наивен; вероятно, только что вышел из школы, где ничему не учат, кроме умения пользоваться современной техникой.

— Мы любим вспоминать прошлое только для рекламы, — сказал он. — Или вспоминаем о былых неудобствах только для того, чтобы сказать: «Как хороша жизнь!»

— А разве она не хороша? — спросил Ли. Незнакомец молча повел его по залу как раз к тому столику возле перламутровой раковины эстрады, который Ли увидел сквозь дверное стекло. Неизвестно откуда возникший метр услужливо подвинул стулья.

— Как всегда, док? — спросил он с заботливой фамильярностью слуги, прочно усвоившего привычки хозяина.

— Конечно, Рид, за столом я консерватор. А молодому человеку — семифутовый. Самое безвредное пойло из всех ваших коктейлей, кроме чистой воды. К тому же молодой человек у вас впервые.

Ли послышалась явная ирония в реплике незнакомца, но юноша не ответил. Радости жизни, о которых намекнул его спутник, уже начинались. С музыки, неизвестно откуда звучавшей и наполнявшей все его существо. С мигания мерцающих огней в воздухе, то вспыхивающих, то погасающих, то внезапно сменяющих цвет прямо над головой, перед глазами. С пения невидимого хора, доносившегося с пустой эстрады. Звуки томили, будили, звали, спрашивали. О чем-то волнующем и сладостно непонятном. Ли хотелось петь, танцевать, прыгать, кружиться с кем-нибудь в бесконечном, смеющемся хороводе, хотелось кричать что-нибудь очень веселое, объясняться в любви и хохотать, хохотать — он еле сдерживался, стиснув зубы и сжимая руками прыгающие колени.