Дверь позади них распахнулась, и в офис вошли сам Перри и ещё один мужчина. Этого альфу Эйдан не знал, но он явно был не местным, это было понятно и по одежде, и по полному отсутствию загара. Видно, один из тех, с кем Перри вёл свои сложные и запутанные дела…

Перри кивнул Глену, не удостоив Эйдана даже взглядом, и прошагал через комнату к двери, которая вела вглубь офиса. Незнакомец последовал за ним, но, проходя возле Эйдана, замер на ходу и резко развернулся к нему.

Перри остановился в дверях кабинета и чуть нахмурился, недовольный внезапной задержкой. Глен глядел на незнакомого мужчину с подозрением и опаской. И только Эйдан в ту секунду понимал, что произошло. Он видел, как хищно дрогнули и сузились зрачки незнакомца и как расширились, втягивая воздух, ноздри его крупного носа. Альфа чувствовал его.

После течки прошло слишком мало времени, а у этого оказался слишком острый нюх…

Мужчина выдохнул сквозь сжатые зубы, а потом раздраженно произнёс:

— Что это у вас, Перри, омеги в таком виде разгуливают? Куда служба порядка смотрит?

Он неодобрительно оглядел Эйдана с ног до головы: вылинявшую на плечах и спине клетчатую рубашку, потёртые джинсы и покрытые коричневой пылью ботинки на толстой подошве. Синюю бейсболку Эйдан снял при входе и сейчас мял в руках.

Незнакомец пока не догадывался, что здесь на самом деле происходило. Он решил, что Эйдан просто неподобающе одет: как бета или альфа, а не в положенные омегам длинные одеяния, скрывающие фигуру.

— Это ж бета! — равнодушно бросил Перри в ответ.

Незнакомец напрягся и схватил оробевшего Эйдана за руку:

— Вы тут в своей деревне уже забыли, как омеги пахнут?!

— Убери руки! — Глен с криком бросился к сыну, но оценщик, до этого вышедший из-за стола, ринулся ему наперерез, не сумев, правда, перехватить.

Незнакомый альфа отпустил Эйдана и развернулся к его отцу. Перри тоже подбежал, обхватил Глена за плечи и начал оттаскивать в сторону.

Эйдан наконец опомнился и кинулся к дверям. Унюхавший его альфа — за ним.

Эйдан успел выбежать в коридор, но мужчина догнал его чуть ли не в один прыжок. Эйдан со всей дури засадил ему по носу и побежал дальше. К выходу.

Альфа, не ожидавший от молоденького омеги такой прыти, взвыл и зажал нос обеими ладонями. Сквозь пальцы закапала кровь.

В здании уже раздавался громкий и однообразный писк тревожной системы. Со стороны выхода, где была лестница на первый этаж, грохотали чьи-то шаги.

Эйдан заметался в панике. Впереди была охрана, а позади слышались крики Перри и отчаянная брань незнакомого альфы.

Утром следующего дня Эйдан сидел в наручниках в полицейской машине, которая везла его в Флагстафф. Там его уже ждали сотрудники Бюро воспроизводства населения, чтобы отвезти в Калифорнию, в Фонтану, городок примечательный лишь тем, что там находился воспитательный и распределительный центр, где селили отнятых у родителей омег со всего юго-запада.

Эйдан понимал, что станет необычным поступлением: высокий, коротко стриженный, весь в синяках и ссадинах после драки с охраной Перри и мерзавцем-альфой, который учуял его, а потом ещё и с медбратьями в больнице, куда его привезли для сканирования и подтверждения статуса. К тому же ему не три года, а девятнадцать лет.

Эйдана сейчас мало волновала собственная судьба — наверное, потому, что он в точности знал, что его ждёт. То, что ждало всех омег. Гораздо сильнее он беспокоился за отца. Ему предстояли суд и заключение за укрывательство государственной собственности. Тысячи родителей по всей стране отдавали своих детей-омег в центры воспитания, и Глен должен был поступить так же. Но не смог…

Когда ребёнка-омегу забирали у родителей, он для них умирал. В центре детей нельзя было навещать или даже разговаривать с ними по телефону. Все контакты с семьёй разрывались, потому что у омег, которые принадлежат государству, не может быть привязанностей и семьи. После распределения омеги выходили из центра с другими именами. Искать родственников им было запрещено, а мужья и их домашние следили за тем, чтобы правила не нарушались.

Эйдан разжал кулак. Там он до сих пор прятал вещицу, оставшуюся ему от отца-омеги: серебряную подвеску в виде завитой раковины. Он носил её на кожаном шнурке на шее, но шнурок порвался, когда медбратья запихивали Эйдана в сканер.

Он снова сомкнул пальцы и попытался представить ракушку — тренировался хранить её в памяти и никогда не забывать. Когда они приедут в распределительный центр, подвеску у него отнимут. У омеги не может быть ничего своего.

02

Май 2049

Эйдан сидел на холодном полу в карцере. Тут не было ни кровати, ни стула, ни даже подстилки — просто цельнометаллический ящик. Серо-стальное однообразие нарушалось узкой прорезью смотрового окошка на двери и красной кнопкой на противоположной стене: по нажатию на неё открывалась дверь в санитарный блок.

Жёсткий пол, скудный рацион и одиночество… Эйдан мог понять, почему остальные омеги боялись сюда попасть. Для них, боязливых, покорных и избалованных сытой жизнью в воспитательном центре, карцер казался суровым наказанием. Они никогда не оставались одни — всегда в толпе, всегда на людях, и поэтому тишина и одиночество оказывались, наверное, страшнее плохой еды и сна на полу.

Эйдан попал в карцер на три дня за то, что спорил с учителем на занятии.

Это наказание было пустяковым, о настоящем же было страшно вспомнить… Он и не помнил толком. Кажется, он корчился на полу и срывал с себя жёсткую, неудобную омежью одежду. Кажется, кричал… Кажется, просил убить его…

Но, если не считать многочисленных запретов и жестоких наказаний за их нарушение, жить в воспитательном центре оказалось не так уж плохо.

Нет, всё, конечно, было плохо: его увезли из дома, нарядили в жуткие красные тряпки и поселили в казарме с железными кроватями… Но сама жизнь тут была вполне сносной, пусть и неимоверно однообразной и отупляющей.

Первую неделю Эйдана держали в карантине: в изолированной ото всех комнате со стеклянными стенами. Так как он был «новым» омегой, не зарегистрированным в системе и не состоявшим под наблюдением врачей, нужно было убедиться, что он не является носителем болезни Гранта. Обычное её течение было острым — инфекция проносилась по организму будто лесной пожар; вирус стремительно размножался и убивал за сутки или двое. Но некоторые омеги сразу не заболевали, вирус словно где-то прятался, и даже антитела к нему начинали вырабатываться недели спустя после заражения. Обычными анализами он не обнаруживался, омегу считали здоровым, но в какой-то момент размножение вируса всё равно начиналось, правда не как в острой форме, а постепенно. Итог был тем же самым: носитель умирал, успев при этом заразить десятки, а то и сотни других омег. В первый год эпидемии об этой коварной особенности болезни Гранта не знали, и это стоило жизни миллионам. Теперь были разработаны новые методы определения носительства, но на проведение таких анализов уходило пять дней, в течение которых у Эйдана брали кровь каждые три часа. Разумеется, никто ему не объяснял, для чего это нужно: он знал об этом только потому, что дома часто смотрел по телевизору передачи на каналах для бет.

В соседней стеклянной камере тоже был «заключённый», омега-латиноамериканец чуть помладше Эйдана. Они время от времени общались знаками.

Потом, когда они встретились, оказалось, что Мариано, так звали соседа, поймала иммиграционная полиция на границе с Мексикой. Там омеги не принадлежали государству, но жизнь в целом была тяжелее, чем в Соединённых Штатах, и некоторые решали, что лучше они будут непрерывно рожать детей в сытости и чистоте, чем будут заниматься тем же самым в гораздо менее приятных условиях. С одной стороны, там не было распределения: Мексика наглухо закрыла границу с США во время эпидемии, и количество омег там сократилось не так сильно, к тому же, на создание достаточно сложной инфраструктуры у небогатой страны просто не было ресурсов. С другой стороны, родители из бедных семей продавали детей-омег чуть ли не с пелёнок, а кое-где альфы просто придерживались принципа «Кто сильнее, того и омега».