Большая неприятность коменданту Сукину (даст же Бог такую фамилию!). Не по тому ли назвал граф Чернышев насекомых «животными», что хотел намекнуть на возможность очищения Петропавловской крепости и от коменданта?

— Попросить ко мне полковника Щербинского! Разведут в крепости нечисть, а я — отвечай! Господин плац-майор, чем вы занимаетесь? Тараканов разводите?

— Тараканов нет, ваше высокопревосходительство.

— Мало тараканов — мокриц завели? Прусакам крепость сдали? Приказываю немедленно обойти казематы и мне донести!

— Штаб-лекаря к плац-майору!

— Господин штаб-лекарь, комендант получил указания на мокриц и прусаков в казематах. Что же это делается?

Коллежский советник Элькан, человек штатский, говорит покойно:

— Много тараканов. Но это ваши солдаты разводят по кухням; конечно, заползают и к заключенным.

— А мокрицы? Толщиной в палец и мохнатьте?

— Мокрицы от сырости, но вряд ли в палец. Впрочем, я не раз докладывал вам о насекомых. Выводили их, да опять заводятся.

— Значит, и мокрицы есть?

— Стоножки. В летнее время бывают, зимой вымерзают, что ли. Я лечу больных, господин плац-майор, а насекомые — дело комендатуры.

— А со службы вместе вылетим, помяните мое слово. Потрудитесь немедленно произвести осмотр и мне доложить. А что тараканы — сам знаю, что много. У меня самого полна кухня. Чем их выводить?

— Бурой можно. Буры в порошке по полочкам насыпать велите.

— Сыпали. Они буру жрут и еще жиреют. Однако же отвечать мы должны! Ядом их каким-нибудь нельзя?

— Солдатам в суп попадет.

— Солдат все съест, ему ничего. Вот свалилось на голову несчастье! Вы уж помогите, доктор, на случай личного его высокопревосходительства обхода.

Отношение генерал-адъютанта Сукина графу Чернышеву:

«На отношение Вашего Сиятельства ко мне от 29 января 1828 года номер 55 о принятии возможных мер к очищению казематов от находящихся в некоторых из них множества мокриц, тараканов, прусаков и прочих насекомых, которые, кроме того что внушают отвращение, могут вредить и здоровью содержащихся в тех казематах, по получении ныне донесения от плац-майора здешней крепости полковника Щербинского, на предписание мое об оном, имею честь ответствовать, что не только в некоторых, но вообще во всех казематах, где арестанты содержатся, вышеозначенных насекомых не видно, а появляются оные только в общей арестантской кухне, но и то по возможности истребляются посредством сметания, что подтвердилось и личным донесением мне прикомандированного к Санкт-Петербургской крепости штаб-лекаря, коллежского советника Элькана, посещающего нередко арестантов, требующих врачебной помощи…»

Между седыми усами коменданта Сукина бегает легкая улыбочка: ловко написано: «… не только в некоторых, но и вообще во всех казематах!»

«А сверх того, когда и мне случалось быть в арестантских казематах, я никогда не видал в оных помянутых насекомых, а слышал, что в летнее время появляются иногда в некоторых арестантских казематах мокрицы, или так называемые стоножки, но редко и не в большом количестве».

Тоже ловко и уместно упомянуто: «В летнее время»! А ныне — зима и мороз, ваше сиятельство! Опоздать изволили!

«Тараканы же и прусаки, как донес мне плац-майор Щербинский, находятся в казематах, занимаемых квартированием нижних чинов, большею частью у женатых и даже у офицеров, живущих с семействами, по причине сырости и чрезмерной теплоты, происходящей от варения пищи и печения хлебов. Совершенно же истребить их в сих последних казематах весьма затруднительно, но по возможности живущими оные также истребляются».

Получите, ваше сиятельство, и попробуйте возразить. Таракан — насекомое семейственное, некоторым образом семейная необходимость. Без таракана нет уюта. Вместо того чтобы выводить тараканов, хорошо бы вывести доносчиков! Но Сукин стар, Сукин свое дело знает. Не будь Сукина — не мог бы мирно спать во дворце и его императорское величество!

«Любезная тетушка! В непрестанных заботах об удобствах заключенных ныне осматривали помещение, где пребываю, и значительно его очистили. Таковым образом, я лишился единственных друзей, с которыми видался и мог беседовать. С сего дня оставшейся утехой являются для меня лишь сии безответные к Вам письма, впрочем, лишенные для Вас достаточной занимательности».

А было когда-то время — друзей было много, и настоящих, а не тех, что бегают по стенам и потолку и заползают по ночам в больные глаза. Не всех постигла плачевная судьба, но иных постигла судьба еще худшая, если такую можно себе представить. Так преходяща слава мирская! Блестящий офицер гвардии — третий год в сыром каземате с тараканами и мокрицами. Три года украдены из жизни, — а что впереди?

И все-таки — забавен был утренний визит крепостного начальства! Впереди сам генерал Сукин, за ним плац-майор полковник Щербинский, за ними лекарь Элькан с двумя служителями. Никто с заключенным ни слова, — точно его и в камере нет.

— Извольте осмотреть!

Генерал в дверях, плац-майор на пороге, полоборотом, доктор водит очками по стенке.

— Чтобы все было очищено!

— Слушаю!

Редкий случай, что сам Сукин решился сунуть нос в арестантский каземат. Служители смели шваброй грязь со стен в ведерко, поскоблили в углах, наскоро подмели пол — и строгий приказ исполнен. Паук погиб первым, — но он не так уж и дорожил жизнью.

Эх, не о чем стало писать тетушке!

Осторожненько, учитывая опасность, пропустив вперед нафабренные усы, выползает из щели старый знакомый.

— Эге, прусак, да ты уцелел?

— Что мне делается? Ребяток кое-кого недосчитываемся.

— А я опасался, что тебя вымели.

— Бывало сие неоднократно — приходили, нарушали покой и сами напрасно беспокоились. Так было, и так будет, декабрист! Люди проходят — тараканы остаются. Суета сует и всяческая суета.

И, выдержав приличествующую паузу, рыжий философ прибавил обычным просительным, но и вполне достойным тоном:

— Не найдется ли завалящей хлебной крошечки старому ветерану?

БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ АЛЖИРЕЦ

«Сево 11 мая 1828 году в Сурьянине Волховского уезду сево числа опосля обеду по особливому сказу крепосными людьми прапорщика Алексея Денисовича, совместно с крепосными брата его Маера Петра Денисовича при участии духовново хора Александры Денисовны Юрасовских на домовом театре Сурьянинском представлено будет:

большой пантомимный балет в 3 действиях соч. г. Глушковского, с сражениями, маршами и великолепным спектаклем».

Болховский уезд Орловской губернии был славен хлебом, пенькой, лесом, кожей и помещиками. Среди последних богачи братья Юрасовские прославились на весь уезд и на всю губернию своим служением музам Эвтерпе, Талии и Терпсихоре[229].

У Алексея Денисовича была целая балетная труппа из крепостных его крестьян, обученная прекрасными учителями; Петр Денисович больше интересовался фокусниками и одного имел поистине замечательного — Тришку Баркова, настоящего шпрынмейстера; Александра Денисовна любила хоровое пенье, и хор ее славился на всю округу.

11 мая 1828 года наехало гостей столько, что едва хватило места для парадных столов на лужайке в конце липовой аллеи, где стояла оранжерея. Там десятки дворовых суетились, подготовляя для гостей ужин.

Театр открытый. Перед сценой для почетных гостей вынесены кресла и стулья, для прочих помещичьих семейств — скамьи, покрытые материями. Допущены и крестьяне, для которых отгородили места подале веревкой, чтобы не очень напирали на господ и не воняли.

День прекрасный, все разряжены по-летнему; мужчины кто во фраках, кто в поддевках, старые барыни в шелках, девицы в легких ситцах, иные в сарафанах. В саду и не разберешь сразу, которые цветы выращены на клумбах садовниками, а которые цветы бегают на двух ножках и созданы на погибель сердец.