Уланы были уже на лошадях. Враг где-то близко.

— Туда, — указал он рукой в глубь леса. Пришпорив коня, оглянулся на миг. Увидел ее в распахнутой двери дома. Она стояла, прижимая руки к груди…

Скача в лес, он чувствовал еще ее близость, прерывистое дыхание, мягкое пожатие руки и что-то нежное и невысказанное, что появилось между ними двумя с первого взгляда… Ехал тогда между толстыми стволами деревьев, а перед глазами была она, стоящая на крыльце. Такой она запомнилась ему после этой первой встречи, такую позже воскрешал он в памяти среди глубоких ночей на стоянках, когда сон не приходил, и во время боев, когда был на волосок от смерти, — в каждое свободное мгновение.

Потом он делал все, чтобы хоть на миг опять ее увидеть. Перед выходом в Смоляры и шацкие леса ему удалось еще дважды быть с ней. Еще дважды!

Как же это мало, когда тебе двадцать три года и любишь первый раз в жизни. А возможно, в то время это было и много. Повсюду раздавались стоны над местами казни, дымящимися деревнями и городами, эхом боев оглашались леса… Разве в такое время можно быть по-настоящему счастливым?

Разведчики сменялись на посту. Ночь клонилась к рассвету, по лесной траве тянуло слабым холодом.

Кладневский лес был тих и таинствен. Луна спокойно наблюдала за землей, а стволы деревьев раздваивались толстыми тенями. Лес выглядел как непроходимая пуща. Ветер перестал играть листьями, только в воздухе чувствовался опьяняющий аромат, который освежал легкие.

Подхорунжий поразился, как прекрасен лес в ночное время. До сих пор он этого не замечал, хотя бессонные ночи для него не были редкостью. Уже много месяцев лес был домом и для него, и для таких, как он, «лесных людей».

Младший сержант Сережа тронул его за плечо.

— Эх, друг, вижу, что горюешь, — проговорил немного заспанным голосом. — Не надо, ничего не сделаешь. Кто это был? — спросил он после недолгого молчания.

— Кто? — оглянулся подхорунжий. — Всех троих мучили, а потом… — Лешек не мог закончить то, что не досказала ему и Параська.

— Кто-то из родных?

— Почти… Девушка и ее родители… За то, что помогали таким, как мы… Бандеровцы…

— Эх, гады, — шептал Сережа. — Видели мы таких в Ровенской области. Трудно поверить!.. Помогать гитлеровцам, палачам украинского народа! Моя мать была украинкой, от нее я перенял любовь к этим прекрасным украинским землям. А сейчас? Нашлись такие, кто предал свою родину и народ, позорит их. Но они в конце концов проиграют. Теория, что «цель оправдывает средства», уничтожила мораль этих бандитов. С кем они идут вместе, кого выбрали в этой их «борьбе» себе в сообщники?!

Они замолкли. Боль переполняла их молодые сердца.

Подхорунжий решил немного поспать. Вошел в избу, присел в углу на корточки, прислонившись к стене, и закрыл глаза. Он погрузился в полусонное оцепенение — не спал, но и не бодрствовал. В голове шумело и слышались какие-то удары. «Что это?» — думал он, прислушиваясь. Удары не прекращались, он чувствовал их совсем рядом. Ах, это часы! Соскользнув на пол, он положил руку под голову.

«Тик, тик, тик…» — стучало, словно кто-то бил молотом по наковальне.

Лешек знал, что он не в лесу. Но где же? Хотел встать, открыть глаза, но не мог двинуться, словно налитый свинцом.

— Оленька, доченька! — долетел откуда-то знакомый голос. Он похолодел. Хотел вскочить, крикнуть.

— Слушаю, мамочка! — слышал отчетливо. Это была Оленька… Сон это или видение? Он почувствовал тяжесть в сердце, тело стало тяжелым, словно одеревеневшим.

— Вернемся вечером… — со двора слышался мужской голос. Деревья во дворе украсились молодыми листьями, пахло первой зеленью, доносилось пение птиц. — Позаботься о госте, Оленька! — Голос мужчины был уже тихий, далекий.

Что это? Ах, да! Тарасовичи шли за покупками. В Устилуг, а возможно, во Владимир? Ему это было безразлично. Могли и не идти, остаться дома. Хотя нет. Он хотел побыть вдвоем с Оленькой.

Она подошла и обвила руками его шею. Волна распущенных волос закрыла их от любопытных лучей апрельского солнца. От ее волос, лица исходил тонкий аромат ветра, лесных ландышей и чего-то одурманивающего, женского — у него даже закружилось в голове.

За окнами ленивый ветер играл молодыми листьями деревьев. Шелестели занавески. Из глубины леса доносилось настойчивое кукование кукушки. Они слышали только биение собственных сердец.

«Тик-тик-тик…» — короткий, размеренный, непрерывный стук буквально ввинчивался в мозг. — «Тик-так…»

Нет!.. Они хотят слышать только биение собственных сердец, дрожь груди, разрываемой неспокойными чувствами… Зачем им напоминание о времени! Сегодняшнем! Таком жестоком для любви. Они очень долго ждали этой минуты. Жили надеждой. Теперь уже близкой, до потери дыхания, до боли… Это должно было случиться! Он обнимал ее нежно, чувствуя ее дыхание, ласкающее его щеку, и учащенное биение собственного сердца. Однако слышал и этот непрерывный звук: «тик, тик, тик»… Это часы безжалостным напоминанием о приближающемся расставании нарушали минуты счастья. Жестокая судьба, а возможно, счастливая, подарила им всего четыре часа… «Это двести сорок минут», — думал он, чувствуя ее близость. Нет, это даже не столько! Столько считалось с момента, когда он удалился из полка.

— Жаль… Так мало, — шептала она.

— Мы столько можем иметь! По крайней мере, столько имели, — шептал он. — Знаешь, для меня это огромное счастье…

— Почему? — спрашивала она доверчиво.

— Возможно, потому, что я никогда этого не испытывал, не искал постоянно, как другие. Натолкнулся на тебя в пути, а теперь боюсь, дрожу от мысли, что потеряю.

— Нас не может разлучить никто, никто… — шептала она что-то еще.

— Время! Уже время! — явно слышал он шепот. Настойчивый, словно приказывающий. Очнулся. Кто-то трогал его за плечо.

— Пан подхорунжий! Время идти на пост. Значит, все это было только сновидением, хотя еще так недавно… Воспоминание о мгновениях счастья должно было остаться навсегда в памяти!

— Скоро рассветет. Будет хороший день, — сказал Рысь.

Подхорунжий вышел во двор. Его обдало свежим, насыщенным лесным ароматом воздухом. Он подошел к высокой сосне, оперся спиной о ствол и смотрел, как рассветает. Он любил минуты, когда постепенно наступало утро. Четко вырисовывались стволы сосен, грабов, берез, массивные и коричневые. Над искрящейся от росы травой белела легкая полоска тумана. Он услышал писк белки. Она проворно сбегала по стволу сосны, задерживаясь, чтобы повернуть головку в его сторону. Ее маленькие глазки блестели, а хвост дрожал. Он улыбнулся, увидев, как, задрав, свой непропорционально большой хвост, она помчалась к другой сосне и исчезла в гуще зеленой хвои. «Счастливая, — подумал он. — Радуется жизни, не знает, что такое боль…» Он внимательно всматривался в стволы деревьев, в покрытую росой траву, искал чего-то, стараясь отвлечься от воспоминаний, которые упорно возвращались.

Вдруг он услышал далекий приглушенный конский храп и тихий топот копыт. Долетали они со стороны дороги, по которой только вчера вечером пришли разведчики. Не раздумывая, он бросился в избушку, тронул за плечи лежащих. Те, вскакивая, хватались за оружие. Крадучись, выбежали во двор. Притаились за стволами деревьев и среди зарослей орешника. Молча оттягивали затворы автоматов, проверяли магазины, вынимали из полевых сумок гранаты, готовясь к встрече. «Враг или друг?» — мысленно задавали они себе беспокойный вопрос, с напряжением всматриваясь в сторону дороги.

— Только спокойно… В случае чего дам сигнал. При вынужденном отходе пункт сбора, как установили, — отсюда прямо на запад, в прибрежных зарослях Буга… — подхорунжий отдавал последние приказания, напоминал, как поступать сейчас и в дальнейшем. Он был почти уверен, что это приближаются не друзья.

Ждали с нетерпением, и наконец показались всадники. Их было трое. Они ехали на статных, хорошо откормленных гнедых. От коней поднимался легкий пар. Ехали, очевидно, долго, а возможно, недолго, но галопом. Наездники не соблюдали особой предосторожности; это даже удивило разведчиков, привыкших к строгому соблюдению партизанского наказа: «Будь бдителен, кругом враг!»